центром, переселился на некоторое время в Библиотеку, чтобы не видеть, как орудуют рабочие и строительная техника, снося замок Лангобарда, засыпая грунтом его каменное ложе и купальню, возвращая природному ландшафту естественный вид, возводя деревенский домик внизу холма поближе к Дороге, баньку, высаживая деревья и кустарники, — сквозь библиотечные окна и стены до меня доносились крики рабочих и гул моторов, часто я затыкал уши пальцами, чтобы не слышать всего этого, круглыми сутками почти без сна читал книги, шарахался между стеллажами, заглядывал во все помещения и уголки в поисках Библиотекарей, о которых упоминал Геродот, — нигде не находил потаённых дверей и комнат, не видел никого, лишь изредка в Библиотеку заходили посетители из Города, брали или возвращали книги, сидели в читальном зале. Я не заговаривал с ними. И — Петра появлялась, конечно же! Она вынуждена была посещать Библиотеку по долгу службы, приходила крадучись и, едва завидев меня, начинала совершать маневры уклонения. Перед ней стояла трудная задача: сделать обход своей половины Библиотеки и при этом сократить до минимума общение со мной. Но и передо мной стояла не менее трудная задача: подкараулить Петру, не прозевать её, не проспать её появление, всегда неожиданное, поприветствовать, попытаться разговорить, — при этом держаться как можно ближе к ней, пока она следует по своему маршруту, заглядывать ей в глаза и лицо, непрестанно ускользающее. В общем-то, понимая, что она всё знает про меня и понимает, что я всё знаю про неё, я перестал делать вид, как будто она мне неинтересна, а она — как будто я интересен ей; мы оба не тратили время напрасно, суетились изо всех сил, она — чтобы как можно скорее избавиться от меня, я — чтобы как можно дольше побыть с ней рядом. Пользуясь удобным случаем, я не сводил с неё глаз, обволакивал взглядом юркую стройную фигурку, вёл счет веснушкам, как звездочет, который каждую ночь сбивается со счёта и начинает заново, вслушивался в каждый звук, издаваемый её телом, — голос, шелест одежды, шорох подошв, — я напитывался Петрой, понимая, что этой волшебной пищи мне едва ли хватит надолго, хоть на одну минуту счастливой жизни после её ухода.
Я всё время выискивал, чем заинтересовать её, — не влюбить в себя, на это я уже не рассчитывал, — но хотя бы поймать немного внимания в сачок, словно беспокойную бабочку, и пришпилить к чему-то, чтобы успеть налюбоваться ею, пока она не вырвалась на свободу. Но тщетно — Петра ловко ускользала от моего сачка и даже если попадалась, то быстро находила в нём лазейку и сбегала, — лишь изредка удавалось мне пришпилить её к чему-то экстраординарному, любопытному, интересному и неожиданному, и то ненадолго, — в такие мгновения я отбрасывал всё лишнее и второстепенное, — стеснение, неуверенность, приличие, — разглядывал Петру во все глаза, слушал во все уши, принюхивался во весь нос, шумно вдыхал широко открытым ртом воздух, который окутывал её и выходил из её легких, — в эти счастливые мгновения дышал односторонне, то есть делал только вдохи без единого выдоха, чтобы не загрязнить атмосферу, — в общем, представлял из себя жалкое, отвратительное и отталкивающее зрелище, но заботиться о его облагораживании у меня не было ни сил, ни времени, ни желания. На какие только ухищрения я не шел! Иногда мне удавалось подговорить какого-нибудь рассеянного посетителя Библиотеки, если такой вдруг случался в нужный момент, обратиться к Петре с вопросом или каким-нибудь полубезумным рассказом о чём угодно, лишь бы он привлёк её внимание. Конечно же, в таких ситуациях она слегка замедлялась, чтобы вникнуть в ситуацию, понаблюдать за ней и проанализировать, — но, во-первых, мало кто из посетителей соглашался вступить со мной в сговор, во-вторых, у них никогда не хватало артистизма и фантазии, чтобы надолго завладеть её вниманием, и, в-третьих, соображала она стремительно и, едва почуяв подвох, заметив моё коварное приближение, бесследно улетучивалась. Ещё я разучивал красивые стихи разных поэтов и в определённый момент начинал их громко декламировать, чем, скорее, отпугивал Петру, чем притягивал. Перепробовал, кажется, всё и не по одному разу: притаскивал в Библиотеку всякие вещи, от ароматной еды из Города и красивых цветов, размещая их на пути следования Петры, до причудливых и пугающих коряг из леса в надежде ввести её в замешательство и ступор.
Много раз пользовался я и неоспоримым козырем, подаренным мне самой судьбой — ведь это я дал имя Петре, — когда ещё дама Б не ушла в Свет, и только-только начала водить всюду за собой безымянную юную напарницу, словно состоящую из сплошных веснушек. Не к месту и без всякого повода я напоминал Петре об этом, говорил, а иногда даже кричал на всю Библиотеку, пытаясь заставить её быть мне благодарной хоть немного!
Рождение имени Петра произошло в Библиотеке во время одного из наших совместных с Лангобардом обходов. Между стеллажами я неожиданно столкнулся нос к носу с юной напарницей дамы Б и, ошарашенный, замер. Девушка напротив меня обладала такой притягательностью, что не хватало сил оторвать от неё взгляд. Ещё никогда не сталкивался я в этом мире ни с чем, что было способно полностью овладеть моим вниманием. Обычно мой взгляд быстро уставал удерживаться на любых вещах, даже таких непостижимых и любопытных, как Свет и Тьма, и рано или поздно соскальзывал с них, но только не с этой рыжей красавицы — кажется, на ней он готов был удерживаться вечно. Вдобавок ко всему я бормотал что-то невнятное, потеряв дар речи и способность соображать, а звуки из моего открытого рта изливались от избытка чувств, как вода из переполненного сосуда или сок из перезревшего фрукта. Лангобард, конечно же, не мог этим не воспользоваться, — налетел, как коршун, стал счастливо пританцовывать вокруг, придвигать ухо к моим губам, чтобы разобрать моё бормотание, и орать на всю Библиотеку:
— Посмотрите-ка на этого чудика! Вляпался! Не бывает такого, чтобы пчела не летела на сладкое, тем более на такой чудесный нектар. Теперь с места сдвинуться не может. Что-то бормочет себе под нос! Что ты там бормочешь?
На его вопли пришла дама Б, что ему было только на руку, — он разошёлся ни на шутку. Дама Б посмотрела на меня без малейшего сочувствия. Я в общих чертах понимал, что происходит, и повлиять на ситуацию не мог, да и не хотел, — наоборот: рассчитывал никогда из неё не выходить, — по крайней до тех пор, пока в ней находится Петра. Лангобард и дама Б нашли общую тему для разговора, что случалось чрезвычайно редко, даже поспорили:
