она утверждала, что произвела в своё время более слабое впечатление на него, чем рыжая «бестия» на меня, с чем он, естественно, не согласился.
— Что же он там всё-таки бормочет? Уж не имя ли моей сменщицы пытается выговорить? — вот в чём была истинная причина интереса дамы Б ко мне. — Послушайте-ка внимательно! А то ничего не понятно.
Идея на счет имени, которое я, по её мнению, пытался выговорить, явно, пришлась Лангобарду по вкусу, он загородил своей огромной головой весь вид, которым я любовался, а его ухо стало похоже на пасть кашалота, способного меня проглотить. С удивлением я тоже прислушался к своему бормотанию, силясь разобрать хоть что-нибудь внятное, — неужели из меня, нелепого существа, каким-то чудом может исторгнуться имя самого прекрасного создания на свете? неужели её имя может родиться в недостойных глубинах моего сознания и просто всплыть на поверхность, чтобы вырваться, сбежать и не иметь больше ко мне никакого отношения?
— Тише! Тише! Кажется, я что-то слышу! — вопил Лангобард так, что от его рёва закладывало уши. — Я понял, понял! Это имя! Теперь я знаю, как её зовут!
Лангобард наконец отпрянул от меня и занял такую позицию, чтобы быть в центре всеобщего внимания — мы, включая Петру, во все глаза смотрели на него в жадном ожидании, но он, высоко подняв руки, не спешил, — пользуясь удобным случаем, приблизился почти вплотную к даме Б, так что, наверняка, в любой миг смог бы заточить её в свои объятия, — он только об этом и мечтал, — кажется, он даже забыл про услышанное от меня имя и теперь пытался вспомнить или выдумать другое. А ещё я ни капли не сомневался, что Лангобард выжмет из этой ситуации всю выгоду для себя до капли — начнет шантажировать, ставить нелепые условия, — вроде, — позвольте мне поцеловать вашу ручку первый и последний раз в жизни, тогда я скажу вам её имя, — и он, скорее всего, готовился потребовать нечто подобное, но слишком затянул, потому что растерялся, — наверное, ему хотелось и того, и сего, и третьего, и десятого, и он окончательно запутался.
— Ладно, тогда мы уходим! Не судьба ей сегодня получить имя. Ничего. Мы не спешим, — и дама Б, резко схватив сменщицу за руку, повела её прочь по проходу между стеллажами.
— Стойте! — возопил Лангобард и уныло поплелся за ними, опустив руки. — Что мне будет, если я скажу её имя? Ведь это же я первый услышал и разобрал его! Должна же быть какая-то награда за это!
— Никакой награды! — дама Б даже не обернулась. — Можете оставить его себе, если хотите…
— Петра! — выкрикнул тогда в отчаянии Лангобард, чем заставил даму Б остановиться.
Вот уж странное дело! Стоило Лангобарду прокричать это имя, как моё бормотание моментально стало осмысленным, понятным мне самому. Я шептал: «Петра, Петра, Петра!» Не Лангобард придумал это имя для привлечения дамы Б, а оно само всплыло из непрозрачных глубин вселенной на крохотную поверхность моей памяти, вскарабкалось по хлипкому стволу моего сознания прямиком на уста, как на полузатопленную шлюпку, и шагнуло с её борта в пустоту, надеясь быть кем-то подхваченным или же отправиться в самостоятельный полет, полный опасностей и приключений.
— Петра? Такое имя? Вы не ошиблись?
— Он не ошибся, — подтвердил я. — Я произнес это имя, не понимая, откуда оно взялось и кому предназначено.
— Ну, в этом как раз нет никакой тайны, — дама Б с Петрой получили всё, что им нужно было от нас и начали пятиться, всем своим видом показывая, что больше им здесь делать нечего. — Известная истина: имена рождает любовь…
— И что? — Лангобард был, явно, недоволен происходящим, он грозно шёл по пятам дамы Б. — И куда это вы намылились? А отпраздновать? Такое важное событие! Получение имени! И к этому мы, ваши соседи, приложили, так сказать, руку и сердце. Неужели трудно отблагодарить нас хоть как-то? Например, сходить с нами в кафе или устроить совместную вечеринку в этой занюханной библиотеке…
— А чего тут праздновать-то? Ординарное событие, ничем непримечательное. Если вам так хочется его отпраздновать, пожалуйста… Кто вам мешает? Вы самодостаточные личности…
Кажется, на лице дамы Б мелькнула ухмылочка, — у них больше не осталось для нас ни слов, ни времени, ни чего-либо ещё, — подстегиваемые безграничным желанием поскорее убраться, они растворились в воздухе, не оставив нам ни единого шанса побыть с ними рядом ещё хоть немного. Наступила гробовая тишина, Лангобард замер, повернувшись ко мне лицом — никогда не забуду, сколько недоумения и отчаянного непонимания было в его взгляде! Он смотрел на меня так, словно это я, подобно какому-то обезумевшему кашалоту, взял, да и проглотил не только всех женщин на свете, но и наших любимых, — тех, которые только что были здесь с нами в Библиотеке, но вдруг исчезли без следа в моём бездонном чреве. Мне даже захотелось начать оправдываться!
Это незабываемое событие под названием Получение Петрой имени, в котором я принял непосредственное участие, было мною неоднократно описано в отчётах, и самой Петре я готов был рассказывать о нём вечно, вот только она не давала мне такой возможности. Я же не желал так просто сдаваться без чувства выполненного, так сказать, долга, — делал всё возможное для привлечения внимания Петры к своей персоне, более того: я считал это своей служебной обязанностью, поэтому не спешил покидать Библиотеку. Долго экспериментировал с короткими фразами, потому что длинные Петра не успевала услышать во время своих стремительных появлений. Я начинал выкрикивать короткие, заранее подготовленные, фразы, стоило ей ворваться внутрь помещения, подобно порыву ветра: «Это я дал тебе имя!», «Твоё имя — моя заслуга!», «Твоё имя принадлежит мне!», «Петра и Альфред — навсегда» и так далее… Почему-то мне казалось, что эти фразы подобны стрелам, вонзающимся в тело огромного зверя — каждая в отдельности почти не вредила ему, но чем больше их попадало в цель, тем слабее и медленнее он становился, — рано или поздно он должен был пасть к моим ногам. Но зверь оказался гораздо выносливее и живучее, чем я предполагал — он успевал до следующего своего появления в Библиотеке вытащить все мои стрелы и залечить раны, — а вот я не восстанавливался полностью, каждое моё нападение становилось слабее предыдущего, и стрелы притуплялись, отскакивали от шкуры или вообще не долетали до неё, — в конце концов я затих, а зверь обнаглел настолько, что возникал перед глазами, проходил мимо, не глядя в мою сторону, не опасаясь, не тревожась, не приветствуя меня ни взглядом ни словом, словно я перестал
