со своей плотью и кровью.
Рук сослался на «Ад Данте», когда я спросила его, думает ли он, что мой отец был в аду. Он сказал, что те, кто выбирает грех жадности, отнесены к четвертому кругу Ада. Те, кто копят слишком много денег или предпочитают богатство всему остальному. Но он считал, что это слишком просто для него.
Он сказал, что будет в самом последнем кольце, в девятом круге, среди тех, кто предает своих родных. Где внутри мой отец проведет вечность, поселившись в замерзшем озере льда головой вперед. Вопреки большинству религиозных учений, Данте говорил, что бездна ада холодна и лишена любви.
Рук сказал мне это, пока мы ждали прибытия полиции и пожарных, и я отчетливо помню, как улыбалась, вспоминая времена, когда мой отец включал термостат в нашем доме, потому что не мог терпеть холод.
— Почему ты на полу?
Я открываю глаза и вижу, что на Руке нет ничего, кроме белого полотенца вокруг талии. Его волосы мокрые и свисают на лоб, капли воды падают на грудь.
Мое тело было усталым, морально истощенным от всего, что мы только что пережили за последние несколько часов. От пожара до полиции, потом до больницы. Но каким-то образом мои ноги находят в себе силы встать и двинуться к нему.
Его кожа пылает красным. Он позволял себе стоять под потоком обжигающе горячей воды, пока она не стала холодной, я уверена. Мои пальцы тянутся к верхней части его лопаток, в моих глазах грусть.
— Рук… — бормочу я,
— Не надо, Сэйдж, — он прерывает меня, сжимая челюсть. — Я держусь за свое обещание на волоске.
— В том, что сегодня произошло с Сайласом, нет твоей вины, — все равно говорю я ему, хотя он и не хочет этого слышать.
Разгневанный моими словами, он проходит мимо меня, направляясь к нашей кровати на ночь, и падает на край матраса. Со вздохом он опускает голову на плечи, глядя в землю.
Я знаю, что он не сердится на меня. Не совсем. Он зол на себя, потому что чувствовала, что если бы кто-то и мог остановить это, то это был бы он.
— Тогда чья это была вина? Хм? — он хмыкает, эмоции переполняют его. Рук был таким сильным в больнице. Стоял на своем, даже когда мать Сайласа, Зоя, расплакалась у него на руках.
Он крепко держал ее, его позвоночник напрягся. Впервые с тех пор, как я встретила его, он смог убрать из себя все эмоции. Эмоция, которая двигала им, исчезла.
Я знал, что в конце концов ему придется сломаться. Он мог быть сильным только так долго. И когда он наблюдал, как его лучшего друга закатывали в машину скорой помощи для перевозки в лечебное учреждение, я видела трещину в его глазах.
Это сломало его.
— Я знал, что он не в порядке, — он прижимает пальцы к груди. — Я, черт возьми, знал это и ничего не делал. Это мой лучший друг, Сэйдж, и я чуть не позволил ему покончить с собой.
Его пальцы превращаются в твердые кулаки, он несколько раз ударяет ими себя в грудь. В погоне за облегчением, которое приходит от причинения себе вреда.
Я встаю на колени между его ног, хватаю его за запястья, ненавидя видеть его таким.
Мой бог огня.
Тот, что горит так ярко и так яростно, таял с каждой секундой.
— Рук, посмотри на меня, — шепчу я, — Посмотри на меня, — говорю я снова, пока он, наконец, не поднимает слезящиеся глаза на мои.
Внутри них сейчас нет адского огня. Только блестящий оттенок карего. Нет ни дьявола, ни Люцифера. Только человек с разбитой душой, который не знает, как ее починить.
— Шизофрения, — говорю я. — Вот чья это вина. Ни твоя, ни моя, ни чья-либо. Сайлас болен, и ему просто нужна помощь. Ты ничего не мог сделать, чтобы помешать ему прекратить прием лекарств.
Я пытаюсь объяснить ему. Чтобы он увидел, что это была болезнь, которая жила внутри Сайласа. Та, с которой он слишком устал бороться. Но я должна была знать, что это невозможно, не тогда, когда рана была такой свежей.
Все, что я мог сделать сейчас, это держать давление и надеяться, что он не истечет кровью, прежде чем я смогу зашить его.
— Мне нужно сделать больно, ЛТ, — он задыхается. — Мне нужна боль. Черт, мне это так нужно прямо сейчас. Кто-то должен заставить меня заплатить за это. Иди за Тэтчером. Позвони Алистеру. Что-нибудь. Пожалуйста, детка, мне нужно сделать себе больно.
Я чувствовала себя так, будто меня обмотали колючей проволокой, которая медленно стягивалась вокруг меня, чем больше он говорил. Не было выхода, не разорвав себя на куски. Я не могла позволить ему навредить себе. Я не могла позволить ему выйти из этой комнаты в подвал Тэтчера и позволить ему резать его.
Я застряла между тем, чтобы позволить кому-то другому навредить ему, позволить ему навредить себе или взять это в свои руки. Но мысль о том, чтобы причинить ему физические или душевные страдания, заставила меня сжаться.
Опуская руки, я кладу их ему на бедра, облизывая пересохшие губы, и приближаю свой лоб к его, наши носы касаются друг друга. Запах его средства после бритья — смесь дыма и мяты наполняет мою голову. Мои глаза блуждали по его лицу, отслеживая оставшиеся капли воды, пропущенные полотенцем.
Он поворачивается ко мне, расстояние между нашими телами сокращается до нескольких дюймов, и внезапно воздух становится обжигающим. Как будто вдох только наполнит твои легкие дымом — жаром, который сожжет тебя изнутри.
Мои руки медленно поднимаются вверх, скользя под полотенцем. Мои пальцы тянутся к его промежности, и я слышу, как он втягивает воздух сквозь зубы.
— Что ты делаешь? — он стонет, и от этого звука у меня в животе вспыхивает искра.
— Единственное, что я могу сделать для тебя прямо сейчас, — бормочу я, — Доверься мне.
Эти слова заставляют меня нервничать. Просить его сделать это, зная, через что мы прошли.
Я обхватываю пальцами его полувозбужденный член. Тепло его тела, тепло от душа, согревает мою руку. Мое сердце подскакивает к горлу, когда я чувствую, как он твердеет в моих объятиях.
— Это противоположно тому, что мне сейчас нужно, — он резко вдыхает, когда мой большой палец проводит по кончику. — Дерьмо, —
