Зачем-то я заглянула на вещевую ярмарку. Было около семи вечера, и она закрывалась, некоторые продавцы уже собирали свой товар, а другие медлили, надеясь хоть что-то сегодня продать. Внезапно я поняла, что з н а ю, о чем думает женщина, торгующая меховыми изделиями. Я остановилась возле нее и внимательнее прислушалась к ее мыслям: она тревожилась из-за взрослой дочери, не явившейся вчера домой ночевать — не случилось ли с ней чего. Мне тут же представилась долгоногая рыжая девица, а с ней еще одна — покороче и потолще, а с ними… Вот они чем занимаются! Кошмар! И много он им за это платит? Та, которая была покороче, стала собираться домой, она ходила по комнате, видимо, в гостинице, и что-то искала. Так, сумку. Которая же из них дочь торговки? По — моему рыжеволосая.
Мне захотелось себя проверить и я, немного наклонившись над прилавком, сказала торгующей женщине: «У вашей дочки рыжие волосы»?
Господи, я думала она сейчас упадет от разрыва сердца.
— Да!!! С ней что-то случилось?!
— Успокойтесь, успокойтесь, — сказала я, — она жива. Но вы все-таки бы вытащили ее из ее сомнительного бизнеса!
— Вы знаете!? — выкрикнула она.
Больше я ничего не сказала, быстро прошла по ряду, мимо уже пустых столов, пока опять не услышала мысли, на этот раз, молодой девушки, торгующей здесь, видимо, недавно. Пересчитав деньги, она обнаружила недостачу и теперь гадала, как ей выкрутиться и не отдавать хозяину, на которого она работала, три тысячи…
— Лучше отдайте, — сказала я ей, приостановившись, — а то он вас уволит. Заработаете за неделю.
— Откуда … вы …узнали? — Прошептала она, резко побледнев. — Я только сейчас обнаружила… Вы… подсматривали через занавеску!?
Значит, деньги она считала, скрывшись за шторку примерочной.
Не ответив, я быстро направилась к выходу. Проходя мимо нескольких беседующих продавцов, я уловила, что они думают о жареной курице, о своем хозяине-армянине и о ремонте, но очень трудно было разделить их мысли, кому какая принадлежит.
Надо потренироваться, решила я, выходя из стеклянного павильона ярмарки. Хотелось кофе.
Быстро дойдя до дубровинского дома, я поднялась по лестнице и позвонила в дверь, Дубровин сразу открыл.
— Кофе пахнет, — сказала я, — пьешь?
— Да. Будешь? Я только что о тебе думал.
— Так вот почему я захотела кофе!
Он посмотрел на меня удивленно, но промолчал.
— Сергей, я пришла к тебе не просто так, а как…
— К жениху! — пододвигая мне кресло, хохотнул он.
— Скорее, как к другу. — И я улыбнулась.
Он, извинившись, вышел из комнаты и через минуту вернулся с чашкой горячего кофе.
— Нельзя сказать, что привел меня к тебе четкий план. Скорее, запах кофе. Да —. Я почти засмеялась. — Но нужно доверять своим импульсам.
И вдруг я поняла, что однажды т а к же точно, садясь в т о же самое кресло, беря в руки т у же самую чашку, говорила Дубровину Анна. И воспоминание потянуло за собой воспоминание. А он тогда торопился к другой девушке, — так, какой-то незначительный эпизод, и потому Анна его раздражала: она часто влетала к нему внезапно, и в тот вечер он жалел, что, услышав звонок, открыл дверь.
А она, будто не чувствуя его состояния, либо же, наоборот, остро чувствуя, но идя наперекор его настроению, проговорила, сделав два глотка из чашки с выцветшим цветком.
— Женись на мне, Сереженька!
— Ты что сдурела?! — Грубо выпалил он. — Я женат!
— Но ты же не живешь с ней!
— У меня обязательства.
…Значит, я могу в с п о м н и т ь все, что было не только со мной, но и с Анной: я получила в наследство не только ее квартиру, но и ее память? Правда, то, что происходило с Анной, вспоминается немного иначе: как прочитанная книга или кинофильм, который я смотрела несколько лет назад.
Дубровин побежал в соседнюю комнату: так звонили и пейджер, и сотовый телефон.
Когда он вернулся, я проговорила, отставляя на журнальный столик пустую чашку:
— Я уезжаю завтра. Улетаю самолетом. Сейчас мы пойдем к нотариусу и я оставлю на тебя доверенность: ты сможешь продать квартиру?
Какая-то тень скользнула по его лицу, но ответил он сразу:
— Смогу.
— Я видела Филиппова, он просит… требует половину суммы себе. Утверждает, что Анна написала на него завещание, но он, по причине своей порядочности, заставил ее переписать все на меня. Он хочет издать ее записки …
— Какие записки? — Он насторожился и выпрямился на стуле. — Научные?
— Ну что-то такое, да.
— Ты видела записки?
— Нет. Только дневник, где все про любовь.
— Да у нее и не могло быть никаких научных записок — одни фантазии!
— Не знаю. — Сказала я, сразу вспомнив, как сестра иногда называла его Сальери.
— Позвони Филиппову, пусть он даст тебе их почитать, а я возьму у тебя. Все-таки любопытно, что она там насочиняла… Лучше я сам их издам. Сейчас можно, если за свои деньги, издать все — хоть полный бред.
— Да пусть Филиппов этим занимается, — возразила я. Мне хотелось разозлить Дубровина. Так всегда делала Анна: ее, провоцирующие на эмоциональный взрыв детские шалости.
— Я не верю в его добрые намеренья! — Дубровин вскочил. Тут, без тебя, звонили от Карачарова, и тоже спрашивали, нет ли у тебя записок и неопубликованных статей Анны Кавелиной, просили обязательно сообщить, но я, предполагая, что в записках — одна ерунда, позвонил им сам и сказал, что ты уже уехала. Откуда они вообще проведали, что ты живешь у меня? Это дело рук Филиппова. Он вообразил, что в научных черканиях Анны что-то такое было! Так зачем нам позорить Анну, вытаскивать на свет всю ее детскую чушь? — Он бегал, размахивая руками, по комнате среди своих ветхих коробок и замохрившихся рюкзаков. Валявшийся с одним из походных мешков мобильный телефон смотрелся экзотично.
Я засмеялась.
— Хорошо. Я договорюсь с Филипповым… — И поднялась с кресла. — Пойдем к нотариусу прямо сейчас.
Процедура составления доверенности заняла час времени. Нотариальная контора уже закрывалась, мы были последними посетителями.
— Вы понимаете, что рискуете? — Заверяя доверенность, спросил меня толстяк — нотариус. — Вы хорошо знаете этого человека? Все-таки квартира, не собака.
— Собаку я бы ему не доверила, — сказала я, подарив симпатичному толстяку легкую милую улыбку, — он бы ее бил!
— А квартиру?!
— А квартиру доверяю. Не волнуйтесь, я все продумала.
Конечно, я солгала. Но не могла же я признаться нотариусу, что поступаю так, чтобы скорее уехать домой. Глупо?…
Да, я рисковала. Но я все— аки была уверена, что Дубровин не захочет в ы г л я д е т ь негодяем. Ведь тогда он нанесет смертельный удар по своему идеальному представлению о самом себе.
