Слуга встал.
— Шагом марш!
Слуга пролепетал:
— Господин капитан, я лучше потащу пушку.
Капитан вытянул руку и пробормотал:
— Шагай, шагай!
Тут слуга вдруг понял, что надо делать, понесся как угорелый и, как раз когда прогремел второй выстрел, успел вильнуть в боковой переулок.
Офицер посмотрел на пистолет и выругался:
— Черт, не тот глаз закрыл!
Потом его взгляд упал на меня. Он упер дуло мне в грудь и сказал:
— Ты тоже гуляй отсюда!
У меня задрожали ноги. Меня он мог отправить на тот свет, закрыв оба глаза. Я быстро ответил:
— Я же тащу пушку!
Правой рукой я тянул лошадь за повод, а левой придерживал в кармане два серебряных юаня, которые мне дала Цзячжэнь. Когда мы вышли из города, показались хижины, совсем как наша. Тут я совсем приуныл.
Мы шли на север и через месяц пришли в провинцию Аньхой. Первые дни я надеялся сбежать. И не один я: у нас через день кто-нибудь исчезал. Я спросил у пожилого солдата Цюаня, не сбегают ли они. Он ответил:
— Отсюда не убежишь. Слышал по ночам выстрелы? Это кончают дезертиров. А если кто и сбежит от наших, попадется другим отрядам.
Тогда я и надеяться перестал. Старина Цюань рассказал мне, что его забрали в армию еще во время войны с японцами. В провинции Цзянси он сбежал, но через несколько дней его отловила рота, идущая в Фуцзянь. За шесть лет он ни разу не дрался с японцами, только с коммунистами. Всего он сбегал семь раз, и всегда его загребали другие отряды. В конце концов, когда во время последнего побега ему оставалось дойти до дома какую-то сотню ли, его забрали к нам.
— Хватит с меня беготни, — говорил он.
После переправы через Янцзы мы надели ватники. Теперь я и не мечтал вернуться — слишком далеко было до родных мест. К нам в отряд попадали и подростки пятнадцати-шестнадцати лет. Один такой паренек из Цзянсу, по имени Чуньшэн[11], все спрашивал меня, будем ли мы на севере воевать. Я отвечал, что будем. Я и сам ничего не знал, но думал, что солдату от войны не отвертеться. Чуньшэн ко мне привязался. Он часто брал меня за руку и спрашивал:
— Нас убьют?
После переправы через Янцзы до нас стали долетать звуки выстрелов, сначала издалека, а через два дня совсем близко. Мы пришли в деревню, где не осталось ни людей, ни скотины, одни голые деревья и несколько хижин.
Капитан велел нам ставить пушку — я подумал: вот и война. Когда его спросили, где мы сейчас, он ответил:
— Вот ты меня спрашиваешь, а мне кого спросить?
Через пару дней стали прибывать новые солдаты в нашей форме, все больше и больше. Некоторые занимали позиции прямо рядом с нами. Еще через пару дней капитан сказал:
— Нас окружили.
Не только нас, а больше сотни тысяч солдат Национальной армии окружили на клочке в двадцать ли. Вся земля была желтая от армейской формы, будто народ собрался на храмовую ярмарку. Так мы и не постреляли.
Цюань приободрился. Он сидел на насыпи у окопа, курил, матерился и здоровался с проходящими солдатами. Он прошагал весь Китай с юга на север, послужил в семи отрядах и знал очень многих. Я то и дело слышал: этого видели два дня назад, того убило. Цюань довольно сказал нам с Чуньшэном:
— Вот видите, никто не убежал.
Сначала нас только окружили, коммунисты не стреляли, и мы не очень боялись. Наш капитан говорил, что председатель Чан Кайши пришлет танки и нас освободят. Стрельба приближалась, а мы только бездельничали.
Один старый солдат спросил капитана, не пострелять ли и нам из пушки, не пособить ли товарищам. Капитан сердито спросил:
— Куда стрелять? — и продолжил играть в мацзян.
Он был прав: если бы мы попали в наших солдат на передовой, они бы нас расстреляли. Капитан велел нам заниматься чем угодно в окопах, только не стрелять.
Боеприпасы и кормежку нам скинули с самолетов. Когда они прилетели, все бросились за мешками с рисом, а ящики со снарядами никого не волновали. Двое несли мешок с рисом, остальные с винтовками их охраняли, и так все разошлись по своим окопам. Очень скоро народ вышел за дровами. Рубили последние деревья, разбирали хижины — треск почти заглушал пальбу. К полудню исчезли и дома, деревья. Кругом бегали солдаты — кто с поленом, кто с бревном, кто с доской, кто с табуреткой. Из окопов поднимался дымок.
Потом с дровами стало сложнее, люди косили штыками солому. Было похоже на сбор урожая. Одни выкорчевывали пни. Другие раскапывали могилы, растаскивали гробы на дрова, а кости просто вываливали на землю. Мертвые никого не пугали. Если кто-то просыпался среди ночи в обнимку с трупом, он поворачивался и спокойно спал дальше. Вот только лежать было колко — повсюду валялись пули. Постепенно дров становилось все меньше, а риса все больше. Мы втроем притащили несколько мешков риса и стали спать на них как на матрасах — теперь пули нам не мешали.
Дрова совсем кончились, а председатель Чан Кайши нас так и не спас. С самолетов начали сбрасывать галеты. Солдаты бросались на них как звери, получалась куча мала. Мне это еще напоминало многослойные подошвы для тапок, которые делала матушка. Цюань сказал:
— Будем ходить за галетами порознь.
Так можно было набрать побольше. Мы вылезали из окопов и шли каждый в свою сторону. Иногда до нас долетали шальные снаряды. Однажды рядом со мной упал человек. Я думал, от голода. Пригляделся — а ему полголовы снесло. Я сам чуть не упал со страху.
Собирать галеты было сложнее, чем рис.
Вроде бы каждый день убивало много людей, но как только показывались самолеты, голая земля словно покрывалась травой — желто-зеленые солдаты вылезали из окопов. Галеты высыпались из пачек еще в воздухе. Часто люди сталкивались лбами и падали контуженые. После похода за галетами я чувствовал себя так, будто меня подвесили за подмышки и долго били ремнем. Я добыл всего несколько штук. У старины Цюаня урожай тоже был небогатый, и тоже все лицо в синяках. Он сложил наши галеты в кучу и сказал: съедим вместе с Чуньшэном. Мы высунули головы из траншеи и стали его высматривать. Наконец он явился без единой царапины с целой кучей галош и гордо спросил:
— Ну как?
— Ты их есть собираешься?
— Нет, костер разводить!
Тут мы поняли, что Чуньшэн самый умный. Теперь вместо галет мы ходили за галошами и варили на них рис.
Мы подходили к куче дерущихся за галеты и стягивали с них галоши. Одни не возникали, другие лягались. Таких мы несколько раз ударяли каской по ногам, и они замирали. Варили рис, смотрели, как они скачут босиком по холоду, и потешались.
Теперь стреляли без перерыву и днем, и ночью. Мы привыкли, Чуньшэн со временем тоже перестал бояться. Передовая приближалась, а нам казалось, что она все еще далеко. Пушки наши заржавели, так мы ни разу из них и не стрельнули.
