В следующий раз, когда мы с Филиппом берём кофе навынос и гуляем в парке неподалёку от дома, я озвучиваю эту затею. Говорю, что, по-моему, это странно и даже невежливо – вот так залечь на дно и не подавать признаков жизни. Это же наш папа. Нужно, чтобы он знал, что мы помним и прощаем его. Может, с этого начнётся наше общение? А ещё лучше – подгадать письмо к его дню рождения, двадцать седьмому марта.
Филипп, который за минуту до этого выглядел совершенно довольным и увлечённо рассказывал историю о том, как Роберт Джонсон заключил сделку с дьяволом в обмен на талант к блюзу, вдруг мрачнеет. Черты лица обостряются, его трудно узнать. Что я такого сказала?
– И что же мы ему напишем? – осведомляется он с холодной усмешкой.
– Ну, расскажем, что мы теперь знакомы, – повторяю я, удивлённая тем, что эта идея ему, похоже, совсем не нравится. – Поздравим, пожелаем успехов. Ну что обычно желают в день рождения? Представляешь, как он обрадуется?!
Филипп качает головой, как будто считает меня маленькой и наивной.
– А он хоть раз поздравил нас с чем-нибудь? С днём рождения, с Новым годом?
Нам обоим прекрасно известно, что не поздравил, но ведь не в этом дело.
– Он не мог, – объясняю я. – Он же не знает, а вдруг нам про него ничего не рассказывали? Он боится.
– Ну да, боится, – хмыкает Филипп.
Кое-чего я совершенно не понимаю: ну как можно быть таким мстительным и злопамятным? Что же нам теперь, возненавидеть его?
– Ну пожалуйста, – прошу я, – это же папа. Я очень хочу написать.
– Ох, Женя, Женя, – вздыхает Филипп так, словно он глубокий старик, а я только-только в школу пошла. – Если бы он хотел, он бы сам нам написал, причём давным-давно. Поводов было достаточно. А если боится – ну что теперь? Значит, он просто трус.
Нет, я не согласна! Мне совершенно ясно, почему он не пишет, только вот Филипп этого никак не поймёт. Вбил себе в голову эту свою обиду, не разубедишь! Да, папа действительно перед нами виноват, этого никто не отрицает, но что же нам теперь, делать вид, что его не существует?
– Ну почему ты вот так сразу отказываешься? – обижаюсь я. – Может, ему стыдно?
– Вряд ли, – отсекает Филипп. – Ему не бывает стыдно.
Ничего на него не действует!
– Ну пожалуйста!
– Жень, ну зачем тебе это? Ты очень хочешь ему навязываться? Лично я – нет. Ещё не хватало унижаться перед этим… – Филипп хочет сказать что-то обидное, жёсткое, но косит на меня глазом и не договаривает. – Тебе так без него плохо? А вот ему, представь, без нас хорошо.
– Но ты же этого не знаешь! Ты же с ним не общался! – возражаю я.
Филипп поджимает губы. Тут я права, но он всё равно не желает со мной соглашаться.
– Спасибо, мне в детстве общения хватило. С ним уже тогда всё было понятно.
Я качаю головой, опускаю глаза и какое-то время мы идём по аллее молча. Филипп поддевает ногой упавший сучок и отодвигает с дорожки. Снова начинает вспоминать, как папа забыл его в парке.
– Ну вот, теперь всю жизнь будешь помнить, – говорю я. – Почему ты никак не можешь его простить? Нельзя же всегда злиться!
– А кто сказал, что я на него злюсь? – всё с той же холодной усмешкой интересуется он. – Я не злюсь, просто не хочу с ним общаться.
Я останавливаюсь. От его непрошибаемого упрямства у меня уже слёзы наворачиваются на глаза.
– Ладно, тогда я пойду домой.
– Ну не обижайся, Жень!
Но я обижена! Как тут не обижаться?
– Я же не спорю, что он поступил неправильно. Я уверена, что он уже и сам это понял. Дело тут не в том, как поступил он, а в том, как теперь поступим мы. И я считаю, что мы должны его простить. И написать ему вместе, как брат и сестра. Ну что тут такого?
Какое-то время Филипп ничего не говорит.
– Давай так, – смягчаясь, предлагает он после паузы, – я подумаю над твоим предложением. Но ты должна быть готова к тому, что папаша нам, скорее всего, не ответит.
Я шмыгаю носом.
– Ты, главное, подумай.
– Подумаю, подумаю, – обещает.
10. Соседка
Филипп никогда не провожает меня до подъезда – боится попасться на глаза маме. Мы прощаемся возле банка – там, куда наши окна не выходят.
– Кстати, эта твоя подружка, Катя, меня прямо атакует! – говорит Филипп.
– Что? Я же ей сказала! – сержусь я.
Я всё ещё немного обижена на него, но мне ужасно стыдно, что Шестиглазое всё-таки осмелилось ему написать. И наверняка что-нибудь идиотское. Я-то думала, ни за что не решится.
– Ничего, что я ей не отвечаю? Ты объясни…
– И правильно, не отвечай!
Вообще-то, он добрый, такой… ну вот настоящий старший брат. Видится со мной, хоть и знает, что его маме это не понравится, ездит одиннадцать остановок, хотя мог бы проводить время со своими друзьями и с Анной-Софией Робб, а я… А я вешаю на него своих подруг. И он вынужден их терпеть, чтобы меня не обидеть. А главное, какие они мне подруги? Ещё и из-за папы на него разозлилась. Конечно, его тоже можно понять.
– Да ладно, Жень, ты чего? Не расстраивайся!
Я опускаю глаза. Всё-таки это ужасно и несправедливо, что мы, родные люди, брат и сестра, должны скрываться и прятаться, как какие-то нарушители. Как старшеклассники, которые между уроками бегают курить в соседний двор, чтобы кто-нибудь из учителей не увидел.
– Может, попробуем им рассказать? – предлагаю я. – Вдруг они поймут и не будут ругаться? Столько лет прошло…
– Нет, Жень, рисково. Я бы и сам с удовольствием, но с их колокольни всё это смотрится немного иначе, чем с нашей. Тут нельзя торопиться. Ну что ты сегодня, а Жень? Ну не вздыхай так. Всё будет нормально, точно тебе говорю. Это здорово, что ты видишь хорошее в людях. Правда здорово. Но даже хорошие люди совершают плохие поступки.
И, чтобы не оставлять меня в таком настроении, Филипп крепко меня обнимает. Я достаю ему лбом до солнечного сплетения. Как же хорошо, что мама тогда проболталась! Я всегда жила с ощущением, что мне остро кого-то недостаёт. Как будто знала, что у меня есть брат, и чувствовала его присутствие. А теперь он рядом.
– Не волнуйся, – говорит Филипп напоследок и от его мягкого, но уверенного и надёжного голоса мне и правда больше не хочется ни о чём волноваться. – Я разведаю обстановку, и мы посмотрим, что можно сделать, о’кей? Нужно правильно им всё это преподнести, аккуратно так.
– Угу, – киваю я.
Он, конечно, всё верно говорит, мне лучше помалкивать, а не то я обязательно всё испорчу.
Филипп уходит, и лишь теперь я замечаю нашу соседку – старую Василису Никитичну. Она стоит возле арки, ведущей к нам во двор, а рядом с ней – тележка с продуктами. Василиса Никитична глядит на меня в упор и делает такое лицо, словно ей мешок с мусором под дверь подкинули.
