Сказано было внушительно, с уместным волнением. А как же – сбольшим человеком разговор.
Отошли в сторону, подальше от чужих ушей.
– Слушаю вас.
Всё шло как по маслу. Оставались пустяки.
– Я переведен в резерв. Буду работать в военно-промышленномкомитете, – энергично, напористо стал излагать свой «проэкт» Емельян Иванович.– Решили, что там от меня будет больше пользы. Ведь я по образованию горныйинженер, по роду довоенных занятий золотопромышленник. Золота в военное времяеще больше нужно. Стратегический металл. И возник у меня вопрос, напрямуюкасающийся вашего ведомства.
– Так-так, – подбодрил его Жуковский. – Сохранность итранспортировка золота действительно переданы в ведение подведомственного мнеЖандармского корпуса.
– А охрана при этом осталась почти такой же, как в мирнуюпору! – горячо воскликнул Базаров. – Принятые вашим ведомством дополнительныемеры я бы назвал косметическими. Во всяком случае, недостаточными. Опасно это,ваше превосходительство. И глупо. Я понимаю, сейчас не время и не место длясерьезного разговора, но ежели бы вы согласились взглянуть на досуге… Вот, ятут кратенько набросал свои предложения. Только самое основное.
Он вынул из папки лист плотной бумаги. Жуковский взял.
Замечательно!
Пробежал начало глазами, но почерк был мелкий,трудночитаемый.
– Кажется, что-то дельное. – Его превосходительство повертелбумагу. – Но сразу видно, что вы никогда не служили по казенной части. Чтобыдокументу дать ход, по правилам нужно напечатать на пишущей машине. Вот здесьпоставить число. Подпись разборчиво. Ничего не поделаешь – бюрократия.
– Виноват, – стушевался золотопромышленник. – Это понеопытности. Завтра же с вашего позволения перешлю в канцелярию, в надлежащемвиде. Позвольте…
Дело, на девяносто девять процентов завершенное, вдругзастопорилось. Генерал сжал пальцы, не давая вытянуть из них докладную записку.
– Мне, право, неудобно, господин Базаров, но вернуть вамбумагу я не смогу. Правило и давняя привычка: любой документ, попавший мне вруки, у меня же и остается.
– Но как же перепечатка? – улыбнулся сибиряк, еще не веря,что операция срывается.
– Не извольте утруждаться. Сами отлично перепечатаем. Вытолько заезжайте к нам на Фурштатскую, поставьте подпись и укажите, как с вамисвязаться. Так вам будет даже удобней. Ротмистр!
По мановению начальства офицер, дежуривший в дверях,приблизился и забрал листок, спрятал в портфель.
Ласково потрепав автора записки по плечу, Жуковский двинулсяк дамам.
– В самом деле, так удобней, – пролепетал сраженныйпрожектер.
Ему послышался душераздирающий треск и словно бы грохотстеклянных осколков. Это рухнула и разлетелась вдребезги вся затейливовыстроенная конструкция. Подготовка, плавание по холодной Балтике, любовнаяканитель со старой дурой – всё было напрасно. Другого листка специальнойобработки, замечательно фиксирующей отпечатки пальцев, в запасе нет. А хоть быи был! Поди-ка возьми этакого гуся с давними привычками…
М-да. Нечасто фортуна наносила своему любимцу столь жестокиеудары.
Потрясенный и раздавленный, он не сразу обратил внимание нашум, доносившийся из прихожей.
А между тем назревал скандал
Началось с того, что к княгине (она увлеклась беседой ситальянским посланником) приблизился мажордом и вполголоса доложил:
– Княгиня Зарубина… со спутником.
Зарубина входила в число приглашенных, поэтому ЛидияСергеевна не поняла, чем вызван сконфуженный вид служителя.
– Со спутником? Вы хотите сказать, с флигель-адъютантомЗарубиным? Но ведь он в Ставке.
– Нет, ее сиятельство пришли не с супругом, – промямлилВасилий, что было на него совсем непохоже.
Впрочем, густой бас, несшийся со стороны коридора, и не могпринадлежать Анатолю Зарубину, человеку светскому в полном смысле этогопонятия. (Кто-то там рокотал: «Ишь, шуб-то понавесили! Чай, уезд целыйпропитать можно».) Определенно это был не Анатоль.
– Пока ваша светлость отсутствовали, ее сиятельство,извиняюсь за выражение, спутались с этим, – так же тихонько пояснил мажордом,но понятней не стало.
Божья корова (таково было заглазное прозвище богомольнойФанни Зарубиной) с кем-то спуталась? Невероятно!
А в гостиную уже входила сама Фанни, дама исключительнонекрасивой внешности и бурного темперамента. Верейскую поразило, что Зарубинабыла в простом суконном платье, совсем черном.
– Лидочка, радость какая! – Зарубина распростерла объятья.
Этот порыв тронул Лидию Сергеевну. Не такие уж они былизакадычные подруги, чтоб столь шумно радоваться встрече.
– Радость светлая! – продолжила Фанни, целуя хозяйку в лоб, будтопокойницу в гробу. – Я привезла его! Он согласился! Лидочка, я привезла к тебеСтранника!
Она обернулась и сделала картинный жест в сторону двери.
Верейская моргнула.
В салон медленно, важно шел высокий костлявый мужик – самыйнатуральный: длинные волосы расчесаны надвое, борода лопатой, в перепоясанноймалиновой рубахе, в сапогах бутылками.
Мажордом кинулся ему навстречу, будто воробьиха, пытающаясяоборонить гнездо от кота – да так и застыл.
– Ишь, пузо выставил. Прямо енарал. Пусти-тко.
Невероятный гость ткнул Василия острым пальцем в живот –мажордом попятился.
По комнате прокатился не то скандализованный, не тозаинтригованный шелест.
– Это он, он! …Только его тут не хватало! …Странник,Странник! – неслось со всех сторон.
Тут-то Верейская наконец и поняла, кто к ней пожаловал. Довойны ей доводилось слышать о причуде ее величества, каком-то мужике-кудеснике,однако кто бы мог вообразить, что этот субъект превратится в такое celebrity?[9] Как-то даже сразу и не сообразишь, хорошо это для раута илиужасно, что Фанни его привела.
Между прочим, Лидия Сергеевна отметила, что Странник одетхоть и по-мужицки, но очень непросто. Рубашка отменного шелка, пояс искуснорасшит, сапоги тонкой лакированной кожи.
– Милости прошу, – осторожно молвила хозяйка. – Вас,кажется, величают Григорием Ефимовичем?
Серые глаза беспокойно пробежали по лицам собравшихся ивдруг уставились прямо на Верейскую. Ее будто толкнуло – вот какая сила была вэтом взгляде.
