значимой высившиеся вокруг города толстые и высокие кирпичные стены, бывшие гордостью Хэлисса. Многие века назад именно клан Хэлисс догадался, что если нет поблизости гор и хорошего камня, то строить можно было и из глины, коей было вдоволь на берегах могучего Итарра.
…Выжившие, сумевшие спрятаться по углам и подвалам, говорили, что степняки напали после заката и исчезли с рассветом, растворившись в тенях, в бескрайних пустошах равнины, словно и не было их никогда.
Они не угоняли скот и женщин с детьми, не грабили продовольственные склады, ничего не требовали, даже не желали им чего-то — только резали.
Убивали.
И они не забрали своих погибших собратьев, оставив их гнить рядом с горожанами. Это, наверное, было самым страшным, самым неправильным — степняки так не поступали.
Никогда не бросали трупы своих.
Это был для них самый страшный грех — это знали все южане.
На фоне этого даже вопрос, как же они-таки смогли преодолеть свои разногласия и конфликты за территорию, договориться меж собой и собрать столь значительную орду, а потом и переправить её через бурное течение Итарра, мерк и казался совсем незначительным.
Деталью.
Всего лишь деталью.
Но картины всегда состояли из сотен деталей, и всё они были важны.
Все они — способны дать ответ.
Или — помочь сформулировать правильный вопрос.
В таком, как известно, уже содержалась половина ответа.
…Несколько тысяч выживших, в основном стариков и детей, не успевали провести над каждым погибшим хотя бы малый погребальный обряд. Времени, прежде чем трупы начнут преображаться было слишком мало. Когда Веарди наконец добрался до Хэлисса, ещё не всех успели собрать в общую кучу.
Было принято решение провести погребальные ритуалы над всеми сразу.
Озлобленные мертвецы никому не были нужны.
Если бы все погибшие успели обратиться, то это стало бы катастрофой — на борьбу с таким количеством тварей пришлось бы привлечь слишком многих сайши, стягивая их к Хэлиссу, оставляя беззащитными другие города.
Это было недопустимо.
Тогда, в той суматохе, никто не обратил внимания, как нервно почёсывались и кашляли добровольцы, вызвавшиеся расчищать улицы.
Реальный масштаб проблемы осознали уже после — когда громадный погребальный костер, подожжённый от драконьего пламени, догорел, а прах был закопан глубоко под землю и надежно запечатан заклинаниями.
Так, на всякий случай.
А то мало ли…
…А дело было в том, что те немногочисленные счастливчики, сумевшие пережить нападение, отделавшись ранами различной степени тяжести, никак не желали идти на поправку.
Прибывшие из соседних городов целители разводили руками.
Никто сначала не понимал, почему люди, получившие небольшую царапину, которой понадобилось всего несколько швов, которая в обычных условиях заживала за пару недель, оставляя после себя аккуратный шрам, не выздоравливали, почему их раны продолжали гноиться и воспаляться, несмотря на все приложенные усилия.
Раненные метались в лихорадке, их плоть буквально гнила заживо, и дело было точно не в попавшей в кровь инфекции, как подумали изначально, хотя это и сомнительно — несколько бедолаг могли страдать именно от этого, но чтобы абсолютно все?
Вообще все?
Потом думали — яд.
Яд на оружии.
Дело грязное, непростительное, но, в общем-то, бесчестным и лишенным моральных терзаний дикарям вполне свойственное.
Но ими используемый яд убивал быстрее, увы — проверено не раз на практике.
…А потом со схожими симптомами лихорадки стали приходить к целителям люди, помогавшие с похоронами.
А потом — свалились сами люди-целители.
Только люди.
Не яд.
Не инфекция.
Эпидемия.
Неведомая колдовская болезнь, бившая только по старшему народу, но проходившая мимо шесс'ен.
Беспомощно наблюдая за гнившими заживо детьми и стариками, которым от мучительной боли не помогали избавиться ни дурманящие отвары, ни заклинания, ни артефакты, Веарди ощущал, как рушился его мир.
Не должно быть так.
Нельзя — так!
Почему — так?!
Веарди чувствовал собственное бессилие в сложившейся ситуации.
Все необходимые карантинные меры были предприняты, люди сидели по домам, раз в сутки им приносили воду и еду, но зараза продолжала стремительно распространяться по разоренному городу — всё бесполезно.
Всё бессмысленно.
Всё напрасно.
Всё — неправильно!
Неправильно — получать донесения о найденной орде нападавших, лежавшей в степи и разлагавшейся, ставшей жертвой все той же болезни.
Неправильно — осознавать, что выхода нет, что лекарства нет, и не было возможности хоть как-то помочь городу, потерявшему абсолютно всех своих защитников, надежду и шанс на будущее. Они были обречены. Каждый заразившийся — не жилец.
Кому они помешали?
Кого они разозлили?
Кого?!
Кто столь могущественный и темный решил им отомстить…?
Или… не им?
И кому — им?
Стражникам и сайши, то есть воинам и шесс'ен, в городе подарили относительно лёгкую, благородную смерть в бою. Они стали частью братской могилы, имена всех покоившихся в ней вряд ли будут до конца установлены, но тех, кого опознали, напишут на мемориале — чтобы помнить и чтить.
…Мертвецы не любят быть забытыми…
Так кому же, «им», мстили неизвестные, стоявшие за степняками?
Не шесс'ен.
Страдали — люди.
Сгорали, гнили заживо в лихорадке — люди.
Так кто же так отчаянно ненавидел людей, заставляя их души искажаться в страдании, опасно приближаться к преображению в тварей…?
В тварей…
Твари.
А кто лучше всех иных умел создавать тварей и управлять ими? Не цав'ен ли им мстили за поражение в недавней войне? В свете близящейся его свадьбы с Цонорой, это имело смысл… Но — слишком очевидно, ответ не мог быть столь поверхностным. Было что-то ещё…
А может — в этом дело?
А может — в это их хотели ткнуть носом?
Как просто в их отравленном мраком и скверной Бездны мире создавать Искаженных. Что все они, шесс'ен, — дети Тьмы, родственной тому Мраку? Ведь создал их не просто победитель, но и брат того Мрака.
Может — в этом дело?
Или Веарди всё себе придумал, выдавая желаемое за действительное? Где же во всём этом бесконечном кошмаре находилась правда? Где же найти виновных, которых следует наказать?
Допевая десятый катрен погребальной молитвы, Веарди не знал.
Читая очередную цепочку печатей, упокаивающих начавших преображаться в тварей трупов, Веарди не знал.
Пытаясь успокоить восставших против шесс'ен, уставших от собственной беспомощности и больных, безнадежно, неизлечимо, смертельно больных людей, Веарди не знал.
Не знал он в тот момент, когда приказал всем шесс'ен покинуть стены города, запечатывая врата снаружи — чтобы никто не мог выйти и позволить распространиться эпидемии на другие города.
И стоя лагерем рядом с Хэлиссом, ожидая ответа дядюшки Магни и отца — не знал.
Не знал — даже получив ответ.
