Книга Скитальцы. Пьесы 1918–1924 - Владимир Владимирович Набоков

Нет, не то… Я снова пытаюсь оправдать себя, как тогда себя оправдывал при помощи всяких теорий брака, когда однажды ночью в вагоне разговорился со своим случайным попутчиком35. Дело куда проще. Я убил человека. Я убил жену. И не тогда, пятого октя<бря>, в ярко освещенной гостиной – где каким‐то зловещим траурным блеском отливал рояль36, – нет, не тогда я убил мою жену, – а убивал ее – медленно, с самого начала, убивал ее тем, что лишал ее нежности, нежности, без которой женщина не может жить.

<июль 1926>

II

Русалка

Заключительная сцена к пушкинской «Русалке»

Берег.

Князь

                    Печальные, печальные мечты

                    вчерашняя мне встреча оживила.

                    Отец несчастный! Как ужасен он!

                    Авось опять его сегодня встречу,

                    и согласится он оставить лес

                    и к нам переселиться…

Русалочка выходит на берег.

                                                                      Что я вижу!

                    Откуда ты, прекрасное дитя?

Русалочка

                    Из терема.

Князь

                                             Где ж терем твой? Отсюда

                    до теремов далече.

Русалочка

                                                            Он в реке.

Князь

                    Вот так мы в детстве тщимся бытие

                    сравнять мечтой с каким‐то миром тайным.

                    А звать тебя?

Русалочка

                                               Русалочкой зови.

Князь

                    В причудливом ты, видно, мастерица,

                    но слушатель <я>37 слишком суеверный,

                    и чудеса ребенку впрок нейдут

                    вблизи развалин, ночью. Вот тебе

                    серебряная денежка. Ступай.

Русалочка

                  Я б деду отнесла, да мудрено

                  его поймать. Крылом мах-мах – и скрылся.

Князь

                  Кто – скрылся?

Русалочка

                                                   Ворон.

Князь

                                                                   Будет лепетать.

                  Да что ж ты смотришь на меня так кротко?

                  Скажи… Нет, я обманут тенью листьев,

                  игрой луны. Скажи мне… Мать твоя

                  в лесу, должно быть, ягоду сбирала

                  и к ночи заблудилась… иль попав

                  на топкий берег… Нет, не то. Скажи,

                  ты – дочка рыбака, меньшая дочь,

                  не правда ли? Он ждет тебя, он кличет.

                  Поди к нему.

Русалочка

                                              Вот я пришла, отец.

Князь

                  Чур, чур меня!

Русалочка

                                                Так ты меня боишься?

                  Не верю я. Мне говорила мать,

                  что ты силен, приветлив и отважен,

                  что пересвищешь соловья в ночи,

                  что лань лесную пеший перегонишь.

                  В реке Днепре она у нас царица;

                  «Но, говорит, в русалку обратясь,

                  я все люблю его, все улыбаюсь,

                  как в ночи прежние, когда бежала,

                  платок забывши впопыхах, к нему

                  за мельницу».

Князь

                                               Да, этот голос милый

                  мне памятен. И это все безумье —

                  и я погибну…

Русалочка

                                              Ты погибнешь, если

                  не навестишь нас. Только человек

                  боится нежити и наважденья,

                  а ты не человек. Ты наш, с тех пор

                  как мать мою покинул и тоскуешь.

                  На темном дне отчизну ты узнаешь,

                  где жизнь течет, души не утруждая.

                  Ты этого хотел. Дай руку. Видишь,

                  луна скользит, как чешуя, а там —

Князь

                  Ее глаза сквозь воду ясно светят,

                  дрожащие ко мне струятся руки!

                  Веди меня, мне страшно, дочь моя…

Исчезает в Днепре.

Русалки

(поют)

                                        Всплываем, играем

                                        и пеним волну.

                                        На свадьбу речную

                                        зовем мы луну.

                                        Все тише качаясь,

                                        туманный жених

                                        на дно опустился

                                        и вовсе затих.

                                        И вот осторожно,

                                        до самого дна,

                                        до лба голубого

                                        доходит луна.

                                        И тихо смеется,

                                        склоняясь к нему,

                                        Царица-Русалка

                                        в своем терему.

Скрываются.

Пушкин пожимает плечами.

Андрей Бабиков

Изобретение театра38

«Правда ли, что Вы написали пьесу?»

В конце тридцатых годов прошлого века в Париже неожиданно заставил говорить о себе драматург Владимир Сирин. Известный писатель Сирин, автор «Защиты Лужина», «Камеры обскура», «Приглашения на казнь», на несколько месяцев уступил свое место в критических обзорах русских газет и журналов автору «драматической комедии» «Событие». К тому времени мало кто помнил десятилетней давности дебют Сирина-драматурга на сцене русского театра в Берлине, вследствие чего «Событие» было названо первым драматургическим опытом писателя.

Правда ли, что Вы написали пьесу? – с некоторым удивлением спрашивал Владислав Ходасевич в январе 1938 года. – Приедете ли, как подобает драматургу, на премьеру? Будете ли выходить на вызовы? Влюбитесь ли в исполнительницу главной роли? Я, впрочем, все равно решил идти на первый спектакль – из любви к Вам и назло человечеству, так как на пьесы Алданова и Тэффи идти отказался39.

Много лет спустя, в 1966 году, знаменитый американский писатель Набоков, автор «Лолиты», «Пнина» и «Бледного огня», вновь «дебютировал» как драматург, выпустив английскую версию драмы «Изобретение Вальса», которая в 1968 году, то есть ровно через тридцать лет после ее первой публикации, была впервые поставлена на сцене любительского театра в Англии. Не получивший в свое время должного признания, театр Набокова долгое время оставался наименее известным и по‐настоящему не оцененным разделом его искусства. Создававшийся в два приема, с десятилетним перерывом, он поначалу казался боковой ветвью его поэзии (первые стихотворные драмы и «Трагедия господина Морна»), затем – прозы (пьесы «Человек из СССР», «Событие» и «Изобретение Вальса»). Немногочисленные исследования, посвященные пьесам Набокова, за редкими исключениями сводятся к отдельным наблюдениям со смотровых площадок его же романов, что‐то привносящим в изучение набоковской беллетристики, но не раскрывающим своеобразия его драматургии40.

Свою роль здесь сыграло и то обстоятельство, что Набоков не успел подготовить собрание написанных им пьес, которое собирался выпустить в конце семидесятых годов41, что все они печатались в эмигрантских периодических изданиях, что «Трагедия господина Морна», как и полный текст драмы «Человек из СССР», при жизни писателя не были опубликованы, в результате чего первые – эмигрантские и американские – критики не имели возможности рассмотреть драматургию Набокова in toto, то есть проследить развитие в двух его последних драмах оригинальных идей, опробованных им в пьесах двадцатых годов. Не способствовали подъему интереса к драматургии Набокова позднейшие заявления писателя о его равнодушии к современному театру и сделанное им в семидесятых годах признание, что по натуре он не драматург. В силу этих и других причин после первого издания в России сборника набоковской драматургии в отечественной критике закрепилось представление о случайном, зависимом или «экспериментальном» характере его пьес, из которых «ни одна не выходит за пределы основного творческого потока, ни одна не противостоит большим или малым произведениям писателя»42.

Здесь стоит заметить, что в случае Набокова, чьи произведения насквозь проникнуты тематическим единством и некой общей поэтической интонацией, традиционное разделение на «главное» и «второстепенное», служащее для удобства литературоведческого препарирования, не идет на пользу не только «второстепенной» его части, но и «главной». Границы между прозой, поэзией, драмой, научными штудиями были у него довольно прозрачны, что позволяло ему называть себя «поэтом прозы», писать роман в форме комментария к поэме («Бледный огонь») и обдумывать замысел «романа в форме пьесы»43. Драматургия не была у него ни искусственно привитым жанром, ни жанром «второго сорта». Как видно из письма Набокова к жене, в котором он рассказывал о своем драматургическом замысле, предшествовавшем «Событию», сочинение пьесы требовало от него по крайней мере столь же высокого творческого напряжения и стремительного разбега пера, что и сочинение романа или рассказа: «пьесу писать мучительно <…>. Но начал‐то я было писать другую вещь – и ничего не вышло, – яростно разорвал пять страниц. А теперь ничего, покатилось – может быть, даже колесиками оторвусь от земли, и побежит по бумаге та двукрылая тень, ради которой только и стоит писать»44.

В кругу наиболее осведомленных исследователей в 1990‐х годах утвердилось иное мнение, что оригинальная писательская стратегия Набокова не проявилась и не могла проявиться в должной мере в ограниченной скудными средствами ремарок и реплик драматической форме («Для Набокова писать пьесу, – заметил Б. Бойд, – было все равно что играть в шахматы без ферзя»)45. Действительно, несмотря на то, что в пьесах Набокова встречаются характерные приемы его повествовательной прозы (разнонаправленные аллюзии, языковые и анаграмматические задачи, разного рода «ключи», говорящие имена, обман читательских ожиданий, закругление и замыкание композиции и другие), что в них, как заметил Дмитрий Набоков, мы находим то же «неизменное подводное течение, которое есть во многих его произведениях»46, несмотря на то, иначе говоря, что в пьесах Набокова сквозит его особый «водяной знак», видимый под другим углом, чем