«Ночами ноют искалеченные строфы…»
Ночами ноют искалеченные строфы,
ведется летопись ошибок и утрат.
А боги смотрят: кто – с Олимпа, кто – с Голгофы.
Оттуда, сверху, видят всё… что захотят.
А боги прячут вероломство за улыбку,
тасуют истины и дёргают слова.
И у любого – по вопросу на засыпку
и по козырному тузу из рукава.
Мы бродим в поисках потерянного Рая,
снегов растаявших, погаснувшего дня.
Все наши рукописи будут, не сгорая,
гореть в Аду для поддержания огня.
И нам за каждую угаданную фразу
висеть над Вечностью в слезах и неглиже.
А черти видят нашу сущность всю и сразу
и сковородку салом смазали уже…
«Перетрясая ворохи сомнений…»
Перетрясая ворохи сомнений,
дневных обид и полуночных бдений
(благословен и славен всякий труд!),
прости, душа, что вопреки рассудку
шлю на панель тебя, как проститутку.
А там тебя и даром не берут!
Носители профессии древнейшей,
поэты (как гетеры или гейши)
от оных пор до сих, во все века
являются народным достояньем,
испорчены повышенным вниманьем
и потому кокетливы слегка.
Поэту нужно, чтоб его любили!
Мы сочиняем небыли и были.
Мы мучаемся: быть или не быть?
Нам мало быть, нам важно показаться…
И чем-нибудь… хоть колпаком дурацким
свою седую лысину прикрыть.
Трудись, моя душа. Нельзя иначе.
С пером в руке, как с тяпкою на даче.
Вотще не пропадёт наш скорбный труд:
сгодится в печь листов бумажных кипа,
в дождливый вечер (на растопку, типа).
Уже не важно, скажут ли спасибо,
а может, и к огню не позовут.
Белый танец
Золушка
Давным-давно,
(не отыскать когда)
там, в зазеркалье
(или где-то проще?),
корзину роз рассыпала судьба
под дверью между будущим и прошлым.
А ровно в полночь запищали мыши.
Потом карету слопала коза.
Осталось: ворох листьев, дождь на крыше,
рассвет и покрасневшие глаза.
В золе, за печкой, кашляет сверчок,
бормочет, мол, не надо суетиться,
потерянный хрустальный башмачок
ещё хранится в тумбочке у принца.
Всё сбудется: опять объявлен бал,
накидку из парчи строчит портниха…
Но сказочник состарился, устал,
на стуле спит, похрапывая тихо.
Холодный март
Тишина. И луна над горами взошла.
До начала весны – два штриха и полшага.
Но тебя унесли два тяжелых крыла,
а мои лишь шуршат, как простая бумага.
Слишком долго мело за окном в феврале,
и в следах разбираться – пустое занятье.
И напрасно… напрасно сосна на скале
не снимает своё подвенечное платье.
Слишком долго мело. Не кончалась зима.
Вместо ранней весны – только взгляд исподлобья.
И не жалко почти, что обрывки письма
полетят за окном, словно снежные хлопья.
До начала весны не хватило мазка.
На помятом холсте – только ветер со свистом.
Только вечнозелёная эта тоска —
одинокой сосной на утёсе скалистом…
«Разобьётся птица о стекло…»
Разобьётся птица о стекло.
Камнем прилетит и разобьётся.
Даже пусть случайно, не назло,
всё равно окно чинить придётся.
Мутными потоками воды
пронесётся времени лавина.
И дождём залечатся следы
и затянет раны паутина.
Сядем у весёлого огня,
где горит печальное полено.
Ты внезапно вспомнишь про меня,
я тебя забуду… постепенно…
У камина в ласковой горсти
скомкано, что было… (или снилось?)
Ты меня, пожалуйста, прости
за стекло, которое разбилось.
«…Но и в унынье – божья благодать…»
…Но и в унынье – божья благодать!
Душа, томясь, осознаёт, быть может:
святое дело – нищему подать
и улыбнуться зеркалу в прихожей…
окликнуть уходящего… Пустяк,
что несуразно выглядишь при этом.
Пощёчина не повод пить мышьяк,
но перспектива сделаться поэтом!
А ты надежду втаптываешь в грязь,
в который раз надолго и серьёзно,
отчаянью предаться торопясь,
как будто послезавтра будет поздно…
Медленный танец
От звезды до звезды – только скрип запоздалой кареты,
только гривы коней под луной на пустынной скале.
Мы танцуем под шелест листвы облетевшего лета
(как танцуют босыми ногами на битом стекле)
На окошке – засохший букет и дымит сигарета.
Только ветер надсадно скулит. Только скрежет ворот.
Только листья летят в тусклой музыке лунного ретро —
этот вальс на осколках уже никого не спасёт.
И не надо кричать – всё равно не расслышишь ответа:
от звезды до звезды – ни асфальта, ни свежих могил.
И напомнит о нас лишь осколок зелёного лета,
будто кто-то неловкий дарёную вазу разбил.
Романс
А не начать ли нам с тобой сначала?
Ты посмотри, не так уж вечер плох:
взошёл ячмень, корова промычала,
и звёзд на небе, как у Жучки блох!
Сюда теперь бы Репина с палитрой:
сиди, рисуй – такая благодать!
А хочешь, я приду к тебе с поллитрой?
Хоть поздно, но попробую достать.
На Ваньку плюнь. Куда такой стропила?
Башку сверну, так станет в самый раз.
А я могу, как,
