Кудрино, бывшее некогда районным центром, тоже покуда не процветало, но у Кудрина было будущее, круто замешенное на месторождениях нефти и газа. Пройдет не так много времени, и на здешней земле прочно станут обживаться партии геологов, сейсмиков и служба разведочного бурения с прицелом на глубинную палеозойскую нефть. Как местный коренной житель, Хрисанф Мефодьевич в начале этому не очень-то радовался — боялся, что станет наступающая новизна помехой ему в охоте, а потом, поразмыслив да порассудив, сменил пластинку. Но настороженность все же жила в нем. И как ей не жить, настороженности, когда где-то рубили и жгли леса ненароком, из чистого ротозейства, портили реки, озера. Он был, конечно, не против вторжения сюда свежих ветров, но хотел во всем видеть порядок, рачительный глаз хозяина.
С той же меркой ко всему подходил и директор здешнего совхоза Румянцев. Где надо и когда надо Николай Савельевич рьяно вставал па защиту земли и Хрисанф Мефодьевич уже шел к Румянцеву и трубил:
— Не отдавай им поля под застройки. Поля эти наши отцы и деды кровью и потом полили. Да и закон расточительство пахотной земли запрещает. У них, у нефтяников-то, посмотри какая мощная техника! Пусть сами себе раскорчевывают, осушают болота.
— Правда твоя, — соглашался Николай Савельевич, тоже коренной житель, уроженец обской деревин Щуки. — Я им готовые земли ни за что и никак не уступлю. Именно закон и совесть мне этого не позволят сделать. А помогать мы им будем. Жильем, электроэнергией — на первых поpax. Должны помогать! Устраиваться на новом месте всегда тяжело.
— Это так. Но ты не всегда тверд бываешь, Николай Савельевич, — возражал Савушкин. — Отдал управлению разведочного бурения все же приличный клочок под застройку!
— Пришлось… навстречу пойти, — согласился Румянцев. — А почему? Материалы стали к ним поступать, станки, оборудование, а выгружать было некуда. Главный инженер у них, Ватрушин, даже с лица осунулся от переживаний. Сроки развертывания буровых работ сжатые. Нефть государству нужна, и это понимать надо, милый Хрисанф Мефодьевич!.. Зато и буровики, геологи, сейсмики помогают охотно совхозу. Вертолетами семена обещают в посевную на дальние отделения забросить, удобрения вывезти. Тигровка та же от Кудрина вон как далеко, а там — маслозавод. Придется оттуда масло быстро забрать — опять помогут. Мы со всеми должны тут жить в добром согласии.
— Правильно, — кивал Хрисанф Мефодьевич. — Но я не могу равнодушно смотреть, когда они нефть проливают! А взрывы сейсмиков на белорыбных озерах? Разве сейсмики не могли Мирное озеро обогнуть, отшагнуть от него? Прямо посреди озера взрывы произвели, рыбу погубили. Мыслимое ли дело так-то к природе-матушке относиться!
— Да, скверный случай, — сказал Румянцев. — Зато безобразие сейсмикам по суду крупный штраф пришлось выплачивать.
— Если бы из своего кармана! А то все из того же — из государственного.
Румянцев усмехнулся, блеснули его ровные белые зубы.
— Ишь ты какой грамотей! А еще говоришь, что дремучий — живешь в лесу, молишься колесу. Все-то ты понимаешь и знаешь, на ус мотаешь. Даром что без усов!
У Николая Савельевича Румянцева не отнять было ни доброты, ни ума, ни веселости. Держался всегда он спокойно, по возможности старался не раздражаться, не шуметь. Сдерживал себя, умел это делать. А иначе на его беспокойном посту пропасть можно было от постоянных тревог и забот.
Савушкин и Румянцев ценили друг друга и не скрывали этого ни перед кем. И далеко не корыстные интересы сближали их, а простые, искренние человеческие отношения. В обоих хватало и здравого смысла, и той непосредственности, которая так бывает мила и приятна в людских отношениях. Да и пути у них перекрещивались: то в тайге повстречаются, то на поле, то на сельской широкой улице.
Однажды в тот год, когда появился в доме Савушкиных спасенный слепой щенок, но уже позже гораздо, где-то перед зазимками, столкнулись они у совхозной конторы. Было морозно, лужи схватило льдом, и вот-вот ожидался снег. Отдельные редкие снежинки уже и порхали в воздухе, но сплошного покрова, от которого становится больно глазам, еще не было. Однако близость зимы уже обозначилась, и настало время доставать шубу и валенки.
Николай Савельевич, невысокого роста, щуплый, собранный, готовый всегда к острому слову и доброй смешинке, спустился с конторского крыльца, одетый в теплую куртку, обутый в сапоги на меху. Увидел Савушкина, подошел и пожал его лопатистую ладонь.
— Здорово, охотник! — приветствовал Румянцев. — Когда забираться будешь в свою берлогу?
— Как повезешь. Нынче тракторную тележку доставишь туда мне?
— А разве тебе я отказывал?
— Спасибо — нет.
— Вот урожай соберем подчистую…
— Нигде нынче снегом хлеба у вас не присыпало? — Савушкин спрашивал, а сам не смотрел на директора.
— А чем присыпать-то? Белые мухи еще не летели… Чего ухмыляешься? Или где непорядок заметил?
— Не без того. По закрайкам полей есть кое-где неубранные овсы, — сказал Савушкин.
— Недавно проехал по всем отделениям, — задумался Румянцев. — Везде побывал, кроме Тигровки. В каждый закоулок заглядывал — чисто убрано.
— А косачи на хлебах пасутся!
— Ну врешь ведь, Хрисанф Мефодьевич! — Глаза директора уставились на охотника не мигая.
— Разыгрываю. У тебя перенял: ты любишь другим селезенку пощекотать!
— Чувствую — шутишь! А я вот тебе — всерьез. Один человек в Кудрине на охотника Савушкина в обиде.
— Пея?
— Не угадал…
— А больше некому.
От напряжения лоб Хрисанфа Мефодьевича прочертили извилистые морщины: вспоминал, чем же он, не укравший в жизни и медяка, мог досадить кому-то.
— Греха за собой не знаю. — И грудь Савушкина опала от глубокого выдоха.
— Но ведь растет же у тебя щенок от сучки Мотьки Ожогина?
— Ну так и что?
— Щенок — Мотькин, а ты Мотьке за него даже кукиш под нос не подставил! — И так это хитро, умильно глядел на него директор совхоза Румянцев.
Чистый огонь в левом глазу Хрисанфа Мефодьевича померк, как бы туманом подернулся, он сжал
