к выходу. Стучит в дверь и ждет, когда ее откроют.
Он уходит, а я, осмотревшись, нахожу носки и надеваю их. Потом сажусь на матрас и долго, словно пребывая в прострации, смотрю на качели. Мне начинает казаться, что они еще покачиваются. Возможно.
Меня не отпускает подмеченное сходство. В принципе не удивительно, но почему сейчас?
И лишь через пару минут, во время которых я пытаюсь поднять из глубин памяти воспоминания, понимаю почему.
Мой первый раз. И это был не секс, я занималась любовью. Верила, что и он тоже. Верила… дура!
Мой первый раз случился в похожем месте. Тоже подвал, тоже каменные стены. Но не дома. Это был клуб. Стилизованное ВИП-помещение. Он точно так же спешно одевался после, стоя ко мне спиной…
Как я могла забыть и не вспомнить раньше?
Борька не может об этом знать. Не должен. Я дура, но он же не дурак.
Я обнимаю себя за плечи. Неожиданно вспоминаю те прикосновения, те поцелуи. Мне было хорошо. Я думала, что люблю.
Любовь, если она есть, это не игра в одни ворота. В нее играть должны оба. Оба должны любить. А если любит только один, то это не любовь. Просто помутнение. Просто химическая реакция. Наивность. В том возрасте это было мне позволительно.
Не предают, не бросают, любя. Тем более когда узнают, что скоро их должно стать трое.
Наверное, даже лучше, что все сложилось тогда так для нас. Он неоднократно доказывал мне это. Равнодушие карих глаз. Трудно поверить, что такой цвет может казаться настолько холодным.
Тоска, твою мать, такая тоска сейчас проникает в сердце! Давно со мной не было. Наверное, стресс, он оголяет все.
Качаю головой. Хочу прогнать мои глупые эмоциональные воспоминания. Кошусь на дверь. Мне хочется, чтобы она открылась. Я буквально гипнотизирую ее и…
Вскоре она открывается. Приходит Юра с подносом еды. Но вперед него в мою темницу первым забегает Алешка.
Он бросается мне в ноги, трётся как кошка, а потом с лёгкостью запрыгивает мне на колени. Я прижимаю его, нацеловываю, глажу. Зверь отвечает мне взаимностью, вылизывая мои щеки, по которым, едва за Юрой закрывается дверь, катятся горошины слез.
16
Сексуальное развлечение Борьки на качелях продолжается и на следующий день. И последующий. И белье я меняю, как Боря и просил. В коробке его оказалось много. Помимо дырявых трусов и лифов я обнаружила кружевной корсет, чулки, пояс с подтяжками, а еще чулки на все тело — банальная сетка с узорами, тоже дырявая в промежности. Черный, красный, синий. Видимо, это любимые Борькины цвета.
Про покорность я напоминаю себе ежесекундно, находясь рядом с бывшим пасынком. И также ежесекундно меня тянет сорваться. Наплевать на все. Разбить противную Борькину рожу… но. Я столько вытерпела уже, ненавижу сизифов труд.
А еще останавливает Алешка. Он каждый день со мной. Его забирают и возвращают. Как награду.
Сегодня на мне один из чулок на все тело. Синий. Борька доволен, рожа его слащавая до омерзительного. И снова он собирается трахать меня на эти гребанных качелях. Хоть бы они сорвались с крюка!
Молчу. Равнодушно устраиваюсь на ремнях. Борька начинает меня ласкать руками, при этом подрачивая свой член. Почти готовый.
Как вдруг он останавливается. Я поднимаю голову. Он внимательно смотрит на меня. Прямо в глаза своим настойчивым взглядом. Что он там увидеть хочет? Покорность? Да на тебе. Уже взял.
Что еще ему надо?
— Ты не возбуждаешься и не кончаешь со мной, — заявляет он укоризненно, цепляя пальцем сетку чулка у меня на животе. — Ведь ни разу, да?
Наблюдательный какой. Сука.
— А должна? — безэмоционально спрашиваю я.
Борька психует, отталкивает от себя качели и, натянув штаны, молча уходит.
Я болтаюсь на ремнях. Минуту, две.
Блядь! И вот как мне самой слезть?
Но я пытаюсь, выгибаюсь в спине, тяну руки к ремням на бёдрах. Надо сначала снять их. Но трудно.
Когда у меня уже начинает получаться, Борька возвращается. Буквально тайфуном влетает в подвал, со злостью хлопая за собой дверью. Приближается, на ходу стягивая штаны.
При этом, мазнув по Боре взглядом, подмечаю в нем изменения. Агрессия, перевозбуждение. Ширнулся, видимо, для полноты и остроты ощущений.
Беспрекословно расслабляюсь на ремнях, откидывая голову. На, сука, бери.
Но нет, он меня удивляет. Хоть его член и стоит уже во всю длину, он не спешит им проникать в меня. А начинает вести головкой по половым губам снизу вверх. Остановившись на клиторе, Борька начинает делать краем свой плоти круговые движения. Аккуратные, сперва медленные, потом чуть ускоряясь… Вот что этот сукин сын делает? Как?
Продолжая стимулировать мой клитор, Борька пристально вглядывается в мое лицо. Хочет понять, что я чувствую? Нравится ли мне?
Я цепляюсь руками за ремни у подмышек, пытаюсь не сосредотачиваться на своих ощущениях, но, черт тебя дери, мне все труднее отрицать, что то, что вытворяет Борька своим членом, мне приятно.
— Ну вот, — победно усмехается Борька, — ты уже влажная, Крис.
Еще бы, твою мать! Влажная, потому что приятно, потому что Борька делает умело, совсем не грубо. Но от осознания этого мне так мерзко! Так противно. Не хватало еще удовольствие получить, тем самым доставив удовольствие Боре.
И здесь он, как назло, еще и произносит:
— Ты кончишь, я тебе обещаю.
Блядь… а ведь накатывает. Возбужденный клитор начинает, как это ни странно и не глупо, предавать. Оргазм уже маячит, приближается оголенной волной сладкого импульса. Не сдерживаюсь, с жаром выдыхаю, прикусывая нижнюю губу, сильнее сжимая в руках ремни качелей. Ну нет! Ну не надо! Делаю последнюю попытку, чтобы сорвать такой сладкий, но предательский в этих обстоятельствах миг — выгибаюсь в спине и подтягиваюсь на руках, пытаюсь оттолкнуться от Борьки. Но тщетно. Я не заметила, что ладонью он придерживает меня за бедро.
— Да, давай, моя хорошая, — шепчет Борька, ускоряя движения членом. Мои ноги начинают дрожать… контролировать то, что происходит, просто невозможно.
Твою мать! Я не хочу! Но я кончаю. Стону не от разрядки, которой у меня, твою же мать, так давно не было, а от собственной безвольности и слабости. Ненавижу я себя сейчас. Опустошенная. Свое же предательство гложет так, что мне все равно, что будет дальше. Хоть потоп.
Борька останавливается, прижимает головку члена к клитору, он чувствует пульсацию, он понимает.
Блядь!
— Хорошая моя, — произносит он довольно и тут же легко и свободно входит в меня.
17
