Я не понимала, почему она так говорит.
— А теперь слушай. Я дам тебе амулет — никогда не снимай его, милая. Никогда! Всегда носи с собой, на шее. Это важно, очень важно, Шани! Обещаешь?
— Обещаю. А…
— Тс-с-с… Девочка моя, сейчас я отправлю тебя к одной хорошей подруге, она позаботится о тебе. Слушайся её, ладно?
Я помню собственную растерянность в тот момент. Мама никогда не оставляла меня одну надолго…
— Всё-всё. Очень мало времени, детка, очень мало… Вот амулет, — мама достала из-под собственной ночной рубашки свой талисман, с которым раньше не расставалась, поразив меня этим до глубины души, и надела его мне на шею. — Не снимай, поняла? Что бы ни случилось. И помни, что я люблю тебя. Больше жизни люблю, Шани.
Мама в последний раз прижала меня к груди, поцеловала, заглянула в глаза — пронзительно-требовательно, словно старалась запомнить…
А потом послышался звон, и меня заволокло туманом. Мама исчезла, а я оказалась в борделе, прямо в комнате матушки Розы.
Ровно через неделю я узнала, что случилось тогда с мамой — прочитала заметку в газете. Наш дом, в котором мы до этого жили два года, сгорел. Вместе с мамой. Её обожженное тело нашли в гостиной на первом этаже.
Маму звали Карой Джейл. А меня тогда называли малышкой Шани Джейл.
Теперь же я — Шайна Тарс. А кто убил маму, так и осталось неизвестным.
13Месяц до начала учёбы пролетел быстро. Всё это время я самостоятельно занималась магией, стараясь подтянуть то, что необходимо было подтянуть, и заполнить пробелы. Мне хотелось быть лучшей.
Рональдин я в этот месяц не видела, впрочем, она предупреждала, что сразу после сдачи экзаменов вернётся в Арронтар, к родителям. Через две недели я получила от Дин письмо, к которому был приложен небольшой браслет, сплетённый из разноцветных нитей.
«Моё изобретение, — хвасталась она в письме, — амулет для спокойного сна. Ты вроде говорила, что плохо спишь? Тогда надевай на руку, должно помочь! Единственный его недостаток — менять надо каждые полгода. Но я надеюсь, что со временем придумаю что-нибудь более долговечное. Твоя Дин».
Меня поразил даже не сам факт присланного амулета, а вот эта подпись. «Твоя Дин». Мне было странно, но где-то в глубине сердца я радовалась, что она так написала.
За три дня до начала занятий пришло письмо от администрации ЛАМ, в котором они указывали, что через сутки все поступившие студенты должны с вещами прибыть в академию — для распределения мест в общежитии и получения комплекта учебников.
Для матушки Розы и девочек борделя этот день стал почти трагическим. Меня провожали так, будто я не учиться собиралась, а на войну. И не в ЛАМ, находящуюся на другом конце города, а в суровые северные земли.
Впрочем, я понимала девочек. Мне самой было страшно и волнительно осознавать, что следующие пять лет жизни я проведу преимущественно в стенах академии, а не там, где жила последние годы. Наверное, это странно прозвучит, но я привыкла к борделю. Привыкла к матушке Розе с её вечными странностями, привыкла к девочкам с их пошловатым юмором, привыкла к разнообразным звукам, доносящимся со всех сторон по ночам. Привыкла к мужскому смеху, скрипу кроватей, обилию специальных костюмов, что постоянно попадались мне на глаза повсюду, к каждодневной стирке простыней.
Я всегда была здесь чужой, и я чувствовала это каждый день. Нет, ко мне хорошо относились и любили, просто я хотела от жизни иного.
— Ты у меня пирожок совсем из другого текста, — говорила, улыбаясь, матушка Роза. — Мы — сдобные булочки. Кто просто с сахаром, кто с ванилью, кто с вареньем. Ты же — хлеб с отрубями.
— Почему? — недоумевала я.
— Потому что булочки — вкусные, но бесполезные. А хлеб с отрубями, особенно если он тёплый — и вкусный, и полезный.
Матушка Роза любила подобные сравнения. Я же всегда была более прямолинейной, поэтому просто говорила, что жизнь в борделе — не моя мечта.
Лекарское дело — вот что нравилось мне по-настоящему. До дрожи в коленках.
И мне было немного стыдно за то, что, в отличие от девочек и матушки Розы, я всё-таки больше радовалась, чем грустила о предстоящей разлуке. Конечно, мне было страшно, но и радостно тоже. Ведь я двигалась к своей мечте.
— Смотри, не забывай нас, — тихо сказала матушка Роза, сажая меня в карету и подавая чемодан с вещами. — И навещай почаще. Договорились?
— Договорились, — кивнула я и чмокнула свою приёмную мать в щёку.
— Будь умницей, Шайна! — крикнула с крыльца Клоди.
— Учись хорошо! — вторила ей пышногрудая Лизетт.
— Лучше всех! — заключила рыжая Кэрри.
Я обещала.
Кареты в ЛАМ съезжались со всех концов Лианора. Самые обычные, как у меня, и парадные — у студентов побогаче. Останавливались, высаживали пассажиров возле ворот, где был организован пункт приёма багажа, и дальше все шли уже пешком и без чемоданов. Это напоминало ритуал — все студенты, и неважно, какого курса, шли в академию пешком. Сбивались в стайки, знакомились…
— Эй!
Я с удивлением осознала, что сердце от радости забилось сильнее.
— Привет, Шайна! — Дин налетела сзади — я даже не успела обернуться — и крепко сжала мою руку. — С возвращением в эти стены!
Она ничуть не изменилась за этот месяц — все такая же толстая золотая коса, и дружелюбные голубые глаза, и большие улыбающиеся губы. Россыпь мелких веснушек на носу — словно капельки росы. И простое серо-коричневое платье с завязками под грудью.
— И тебя с возвращением, Дин.
Она принялась болтать о каких-то глупостях — о погоде, о будущей учебе, о том, как она недавно покупала себе платья для того, чтобы ходить в них в академии, — а я просто шла рядом, слушала её голос — и мне было хорошо. Просто хорошо, без всякой причины.
На Дин оглядывались, пару раз я замечала заинтересованные взгляды парней, и я понимала их интерес — Рональдин была удивительно живой, настолько живой, словно она никогда не видела плохого и не знала о нём. Словно её сердце было свободно от боли… в отличие от моего.
В холле первого этажа академии, именно там, где мы стояли, ожидая начала экзамена, все толпились возле огромных чёрных досок со списками. Поначалу я не сообразила, что это такое, но потом, когда Дин, проталкиваясь сквозь толпу, подвела меня к одной, всё поняла.
