они наверняка спят, — и поэтому решил прогуляться к морю, о котором много читал и слышал.
Прямо от вокзала шла каштановая аллея, ведущая к центру города. Миклош удивленно рассматривал магазинные вывески на итальянском языке. Он где-то вычитал, что Фиуме — это жемчужина венгерской Священной Короны. Попадались надписи и на венгерском, но они явно терялись на общем фоне.
И люди вокруг говорили по-итальянски.
Вдоль всей аллеи тянулся один длинный торговый ряд, где были разложены фрукты, и продавцы старались перекричать друг друга, расхваливая свой товар.
Миновав несколько кривых закоулков и перейдя какую-то улицу, Миклош вышел наконец к порту. И тут же в лицо ему ударил влажный соленый воздух, и взору открылось бескрайнее море.
Каждого, кто впервые увидел море, оно поражает своим величавым спокойствием, за которым до поры до времени таится всесокрушающая сила. Но венгра, видевшего море только на картинках, особенно впечатляет, что именно Адриатика раскинула перед ним свой голубой простор. Та самая Адриатика, которую горделиво бороздили галеры Лайоша Великого[11] и которая омывала границы венгерского королевства. И не важно, что Адриатика сейчас принадлежит Италии и что не звучит больше на ее побережье венгерская речь, — для венгерского народа она так и осталась частицей родины. Эти суровые прибрежные скалы и крепостные руины хранят память о самых кровопролитных сражениях рыцарских времен. И на деньги из венгерской казны Фиуме возрождался заново, чтобы стать одним из красивейших приморских городов.
Миклош Касони долго стоял на берегу моря, погруженный в свои мысли, и ему казалось, что вовсе не морская гладь простерлась перед ним, а венгерская равнина, орошаемая унылым осенним дождем. Там, на этой равнине, — отчий дом, в котором седовласый человек сидит у окна, вглядываясь в необозримую даль, где исчез его сын. И как будто бы слышится голос дядюшки Мартонфалви:
— Эх, Миклошка, как ты нас всех опечалил!
И в ответ — утешающий голос Яноша:
— Он обещал мне, что вернется…
Дойдя в своем воображении до этого места, юноша вдруг почувствовал, что по щекам его текут горячие слезы. И, уткнувшись лицом в ладони, он горько зарыдал.
Слезы, идущие из глубины души, всегда приносят облегчение. Вот и сейчас, выплакавшись, Миклош ощутил, как легко сразу стало на сердце. Да к тому же и дождь прекратился, и солнечные лучи, заигравшие над гребнями гор, окончательно развеяли его грустные мысли.
И он отправился на поиски своих друзей.
Виктор написал ему, что вся труппа остановилась в гостинице «София». Зная о неприязни господина Барберри к фешенебельным отелям, Миклош предположил, что «София» — это какой-нибудь дешевый постоялый двор, и поэтому не пошел в центр города, а решил здесь же, на побережье, поспрашивать местных жителей.
Его скудные познания в немецком языке сослужили ему добрую службу. Многие моряки и портовые служащие понимали по-немецки, так как им приходилось общаться с людьми разных национальностей, в том числе и с немцами.
Едва приступив к расспросам, Миклош вдруг почувствовал, что на плечо ему легла чья-то рука. Каковы же были его удивление и радость, когда, обернувшись, он увидел перед собой самого господина Барберри, директора прославленного цирка!
Однако это был уже не тот Барберри — в куцей жилетке и широченных потертых брюках, который когда-то появился со своим цирком в селе Ньиришаш. Этот Барберри щеголял в сюртуке с длинными фалдами, облегающих панталонах и блестящем цилиндре, раньше украшавшем его массивную голову только во время выступлений. Но самым примечательным в этом новом облике были золотые часы-луковица на серебряной цепочке, свисавшей из нагрудного кармашка.
И в его голосе уже не было прежней теплоты, когда он спросил:
— Молодой человек, вы кого-то ищете?
— Я ищу господина Цезаря Барберри, — отозвался Миклош.
— Он перед вами, собственной персоной, — проговорил директор цирка. — Чем могу быть полезен?
Миклоша несколько озадачил этот высокопарный тон, но он, собравшись с духом, выпалил:
— Я хотел бы поступить в вашу труппу. Говорят, вы собираетесь в турне по Европе.
— Совершенно верно, молодой человек, если считать Балканский полуостров Европой. Что же касается ангажемента, то вам для начала следует переговорить с моим секретарем — господином Виктором Барберри. А он уже подаст мне докладную о вашей профессиональной пригодности. Идемте, я вас провожу к нему.
Господин Барберри шагал впереди, а Миклош семенил за ним, недоумевая, что за метаморфоза произошла с этим человеком. Его походка приобрела молодцеватость, словно его подменили. И это высокомерие… И золотые часы, которые он каждые пять минут вынимал из кармана, словно желая убедиться, не остановилось ли время.
Они свернули в глухой закоулок, состоявший из уродливых, черных от грязи хибар, где размещались еще более грязные трактиры. Когда они подошли к самому невзрачному из этих домишек, господин Барберри обернулся и объявил:
— Ну вот, здесь наша контора.
Но сколько Миклош ни озирался по сторонам, он не увидел никакой конторы и вообще ничего, кроме трактира, над замызганной дверью которого едва просматривалась вывеска, оповещавшая о том, что они находятся возле гостиницы «София».
Господин Барберри приоткрыл дверь и опасливо заглянул внутрь.
— Знаете, здесь иногда безобразничают пьяные матросы, — пояснил он, — поэтому приходится принимать меры предосторожности. Но, кажется, все в порядке. Пошли!
Он уверенно перешагнул через порог, и Миклош двинулся за ним. Миновав пивной бар и оказавшись в узком темном дворе, они остановились у ветхой двери с приколотым к ней потрепанным обрывком бумаги, на котором было выведено большими буквами:
Барберри
Директор постучал в дверь и крикнул:
— Эй, Виктор, я привел к тебе хорошего знакомого!
Дверь распахнулась, и на пороге появился Виктор. Лицо его озарилось радостной улыбкой. Крепко обняв Миклоша, он шепнул:
— Я знал… Я верил, что ты обязательно вернешься!
— Вот я и вернулся! — взволнованно ответил Миклош. — И надеюсь остаться с вами.
— Ну, я пошел, — сказал господин Барберри. — Если меня будут спрашивать, я в «Золотом фазане».
Он взглянул на часы и удалился все той же молодцеватой походкой, легко лавируя между кучами мусора, загромождавшими двор.
Виктор пригласил Миклоша в свою крошечную комнатушку, явно не рассчитанную на посетителей. Все мизерное пространство занимали маленький столик и табуретка. Вдвоем они там кое-как поместились, но если бы появился кто-то третий, ему пришлось бы поддерживать разговор, стоя во дворе.
— Ну, рассказывай, дружище! — начал Виктор. — Что у тебя нового, чем ты занимался все это время?
Миклоша не пришлось упрашивать. Он с готовностью поведал о том, как старался сдержать данное отцу слово и прилежно корпел по ночам над учебниками, не забыл упомянуть и о своих сложных отношениях с однокашниками, и
