видел ее впервые, Лилька притащила, верно, чтоб позлить его, приглашал ее одну (Танька? – неважно), пили из высоких бутылок венгерское полусладкое, жевали салат столичный, не терял надежды сплавить эту, как ее, и увести Лильку на остров, – а вскоре явился Сюнька, с двумя прихлебалами, надо бы сразу уйти, да не хотел пасовать перед этим придурком, хотя Малыш – тот не придурок, слышал уже, будто Малыш вернулся, лучше бы не напоминать о себе, – сначала Сюнька держался нормально, только поглядывал на них маленькими свинячьими глазками, хихикал о чем-то с прихлебалами, потом быстро набрались (водку принесли с собой, закрашивали красным, всё видел), и полез-таки Сюнька: "Боба, у тебя две, у нас – ни одной, поделись-ка" – ухмылялся нагло, и по наглости этой понял, что точно: вернулся Малыш, – "Отвали по-хорошему, тля" – но тот ухватил Лильку за руку, дернул из-за стола, Лилька вывернулась и плюхнулась обратно, – поднимаясь, сходу сунул кулак снизу в Сюнькину челюсть, Сюнька, звонко клацнув зубами, повалился, но подоспевшие прихлебалы – совсем сосунки, лет по шестнадцать – подхватили, увели на место, за соседними столиками притихли, кто-то засмеялся, по счастью, ни одной официантки в зале, – а через минуту все трое исчезли, и тут он понял – надо уходить: если они на улице ждут (что сомнительно), еще ничего, а вот с Малышом не хотел он встречаться, хотя теперь это неизбежно, не сегодня – так завтра, послезавтра, – выждал минут пять, травил анекдоты, но сиделось уже с трудом, Лилька потирала запястье и материлась себе под нос, – забрал со стола почти пустую бутылку (зачем?) венгерского полусладкого, – на улице было пусто, сразу свернули во дворы, асфальтовая дорожка огибала внутренний угол, составленный глухим торцом кафе и тыльной, без подъездов, стеной соседнего дома, между ними не пройти (дурацкая планировка) – нужно было идти вдоль этой длинной стены, слева – палисадники, тоже дом (и тоже – тыльная стена с давно уже спящими окнами: глухая, безлюдная щель), и впереди, далеко, увидел в синей тьме и сразу узнал: чуть опережая припрыгивающего бочком Сюньку, размеренно шагает Малыш, левая рука в кармане, другая тяжело и свободно машет в такт шагам, не хватает той ржавой трубы крючком, но и без трубы громадная лапа увесиста, словно кувалда, – "Девочки, назад, бегом" – а сам, не сводя глаз с еще далекого (уже близкого) Малыша, стукнул жестко бутылкой о стену за спиной – со звенящим шелестом посыпались осколки, выбухнулось вино, залив кирпичи, брюки, ботинки, Лилькина подруга преждевременно ахнула и скрылась, а Лилька, отбежав, остановилась – "Борис, беги, чего стоишь!" – "Быстро, к нашим – ну, дура!" (да где их найдешь?..) – по-стояла секунду и умчалась, а Малыш надвигался, глядя в упор на него – уже различал жирную ряшку с пушистыми баками, и бешеные глаза, еще шлепались об осколок последние капли венгерского полусладкого, а Малыш пер, не замедляя хода, будто собирался пройти сквозь (такой пройдет), уже близко, Сюнька (по локоть Малышу) отстал на пару шагов, – и эти бешеные глаза, бычья шея на массивных плечах напомнили о Полковнике, – перевел взгляд ниже – темнеющая волосами грудь под распахнутой лимонной (белой в темноте) рубахой, – и снова к жирной роже, с бешеными глазами, уже совсем близко – стиснул, до скрипа, зубы, страх ушел, только ярость, слепящая волна ярости, – Малыш на ходу, не спеша, вытаскивал из кармана свою лапу, Борис шагнул резко вперед, выбросил навстречу бешеным глазам руку, выросшую на длину надбитой бутылки, – спасая глаза, Малыш дернул голову вверх, назад, от сильного удара стеклянных зубцов чуть пошатнулся, выбил (опоздал лишь секундой) бутылку наземь – не разбилась она, покатилась, глухо постукивая – но уже метнулась нога в остроносом башмаке в пах Малышу, метил точно, удар был хороший: Малыш замычал, согнулся, зажав руками промежность, грузно повалился ничком, – и когда помчался Борис вперед, по дорожке, нечаянно сшибив оцепеневшего Сюньку, слышал, как еще крутится, шурша по асфальту, бутылка из-под венгерского полусладкого…
Вспотели виски, рука занемела, сжимая уцелевшее горлышко с кривыми острыми зубцами. Осторожно опустил его в ведерко для мусора, туда же отправил, стараясь не шуметь, крупные осколки, мелочь аккуратно загреб ногою под стол. И вдруг замутило, присел на табурет, в угол, где только что сидела Фрося, откинулся затылком к стене. Опустил веки – будто это могло помочь: плавала перед глазами, как ни отгонял, окровавленная ряшка Малыша, когда тот медленно падал ничком…
…густая, черная в сумерках, кровь набухала крупными каплями… Во время бешеного бега, по дороге в дом, воображение дорисовало – кровавое месиво вместо лица неотступно висело впереди, в черном мраке, – бежал, не видя, не глядя, ноги сами несли, – и вдруг подступило к горлу, не выдержал – уперся в какой-то глухой забор, с минуту дергался в диких судорогах рвоты, ноги сделались ватными, – как домой добежал?.. Зачем-то нужен был чемоданчик, и рубашки, и что-то еще, – или забежал из-за матери? – и сам не знал, но все же, наверно, из-за матери, потому что, собрав чемоданчик, двинул его под диван и ушел – лишь последняя инструкция для матери: "Если будут спрашивать – меня еще не было, запомни!" (пусть ждут), прощальная угроза Полковнику – и задами, к Бельмондо, в окнах горел свет, послушал во дворе и понял: Бельмондо нету, шляется где-то, скотина, – сел за угол крыльца, время тянулось – и мчалось, каждая секунда делала вокзал все опаснее, сидел и курил последние, и уже хотел уходить, невозможно было сидеть, но тут прибежал Бельмондо, выпучил свой единственный глаз и пошел провожать, по дороге обо всем условились, на вокзал не пошли, а через старый мост, в обход – километров семь – на Элеваторную, там вскочил в товарняк, на ближайшей узловой пересел в пассажирский, денег хватило до Волги (и там – еще в сторону, на север, в маленький городишко, глухомань), было ему когда и о чем подумать в поезде, в купейном вагоне – других билетов не оказалось (не то, что Фрося – в общем)…
Спит она или не спит?
Борис вышел из кухни и увидел в комнате свет.
Фрося лежала на боку, укрывшись по шею, с руками, под складками тонкого одеяла обрисовалась линия ноги, бедра, плеча. Открыла глаза – натянула одеяло плотнее, к самому подбородку.
– Спали или не спали?
Смотрела, не мигая – соображала.
– Почему же при свете?
– Легла, думала – встану, выключу потом, спать не хотела. И, наверно, сразу уснула.
– Уже поздно. Спите.
Выключил свет – и зря: еще в кухне кончилась
