Зина с удивлением слушала всю эту длинную декламацию,отлично зная, что маменька никогда не впадет в такой тон без причины. Нопоследнее, неожиданное заключение совершенно изумило ее.
– Так неужели вы серьезно положили выдать меня за этогокнязя? – вскричала она, с изумлением, чуть не с испугом смотря на мать свою. –Стало быть, это уже не одни мечты, не проекты, а твердое ваше намерение? Сталобыть, я угадала? И… и… каким образом это замужество спасет меня и необходимо внастоящем моем положении? И… и… каким образом все это вяжется с тем, что вытеперь наговорили, – со всей этой историей?.. Я решительно не понимаю вас,маменька!
– А я удивляюсь, mon ange,[24] как можно не понимать всегоэтого! – восклицает Марья Александровна, одушевляясь в свою очередь. –Во-первых, – уж одно то, что ты переходишь в другое общество, в другой мир! Тыоставляешь навсегда этот отвратительный городишка, полный для тебя ужасныхвоспоминаний, где нет у тебя ни привета, ни друга, где оклеветали тебя, где всеэти сороки ненавидят тебя за твою красоту. Ты можешь даже ехать этой же веснойза границу, в Италию, в Швейцарию, в Испанию, Зина, в Испанию, где Альгамбра,где Гвадалквивир, а не здешняя скверная речонка с неприличным названием…
– Но, позвольте, маменька, вы говорите так, как будто я ужезамужем или по крайней мере князь сделал мне предложение?
– Не беспокойся об этом, мой ангел, я знаю, что я говорю. Но– позволь мне продолжать. Я уже сказала первое, теперь второе: я понимаю, дитямое, с каким отвращением ты отдала бы руку этому Мозглякову…
– Я и без ваших слов знаю, что никогда не буду его женою! –отвечала с горячностию Зина, и глаза ее засверкали.
– И если б ты знала, как я понимаю твое отвращение, другмой! Ужасно поклясться перед алтарем божиим в любви к тому, кого не можешьлюбить! Ужасно принадлежать тому, кого даже не уважаешь! А он потребует твоейлюбви; он для того и женится, я это знаю по взглядам его на тебя, когда тыотвернешься. Каково ж притворяться! Я сама двадцать пять лет это испытываю.Твой отец погубил меня. Он, можно сказать, высосал всю мою молодость, и сколькораз ты видела слезы мои!..
– Папенька в деревне, не трогайте его, пожалуйста, –отвечала Зина.
– Знаю, ты всегдашняя его заступница. Ах, Зина! У меня всесердце замирало, когда я, из расчета, желала твоего брака с Мозгляковым. А скнязем тебе притворяться нечего. Само собою разумеется, что ты не можешь еголюбить… любовью, да и он сам не способен потребовать такой любви…
– Боже мой, какой вздор! Но уверяю вас, что вы ошиблись всамом начале, в самом первом, главном! Знайте, что я не хочу собою жертвоватьнеизвестно для чего! Знайте, что я вовсе не хочу замуж, ни за кого, и останусь вдевках! Вы два года ели меня за то, что я не выхожу замуж. Ну что ж? придется сэтим вам примириться. Не хочу, да и только! Так и будет!
– Но, душечка, Зиночка, не горячись, ради бога, не выслушав!И что у тебя за головка горячая, право! Позволь мне посмотреть с моей точкизрения, и ты тотчас же со мной согласишься. Князь проживет год, много два, и,по-моему, лучше уж быть молодой вдовой, чем перезрелой девой, не говоря уж отом, что ты, по смерти его, – княгиня, свободна, богата, независима! Друг мой,ты, может быть, с презрением смотришь на все эти расчеты, – расчеты на смертьего! Но – я мать, а какая мать осудит меня за мою дальновидность? Наконец, еслиты, ангел доброты, жалеешь до сих пор этого мальчика, жалеешь до такой степени,что не хочешь даже выйти замуж при его жизни (как я догадываюсь), то подумай,что, выйдя за князя, ты заставишь его воскреснуть духом, обрадоваться! Если в неместь хоть капля здравого смысла, то он, конечно, поймет, что ревность к князюнеуместна, смешна; поймет, что ты вышла по расчету, по необходимости. Наконец,он поймет… то есть я просто хочу сказать, что, по смерти князя, ты можешь опятьвыйти замуж, за кого хочешь…
– Попросту выходит: выйти замуж за князя, обобрать его ирассчитывать потом на его смерть, чтоб выйти потом за любовника. Хитро выподводите ваши итоги! Вы хотите соблазнить меня, предлагая мне… Я понимаю вас,маменька, вполне понимаю! Вы никак не можете воздержаться от выставкиблагородных чувств, даже в гадком деле. Сказали бы лучше прямо и просто: «Зина,это подлость, но она выгодна, и потому согласись на нее!» Это по крайней меребыло бы откровеннее.
– Но зачем же, дитя мое, смотреть непременно с этой точкизрения, – с точки зрения обмана, коварства, корыстолюбия? Ты считаешь моирасчеты за низость, за обман? Но, ради всего святого, где же тут обман, какаятут низость? Взгляни на себя в зеркало: ты так прекрасна, что за тебя можноотдать королевство! И вдруг ты, – ты, красавица, жертвуешь старику свои лучшиегоды! Ты, как прекрасная звезда, осветишь закат его жизни; ты, как зеленыйплющ, обовьешся около его старости, ты, а не эта крапива, эта гнусная женщина,которая околдовала его и с жадностию сосет его соки! Неужели ж его деньги, егокняжество стоят дороже тебя? Где же тут обман и низость? Ты сама не знаешь, чтоговоришь, Зина!
– Верно, стоят, коли надо выходить за калеку! Обман – всегдаобман, маменька, какие бы ни были цели.
– Напротив, друг мой, напротив! на это можно взглянуть дажес высокой, даже с христианской точки зрения, дитя мое! Ты сама однажды, вкаком-то исступлении, сказала мне, что хочешь быть сестрою милосердия. Твоесердце страдало, ожесточилось. Ты говорила (я знаю это), что оно уже не можетлюбить. Если ты не веришь в любовь, то обрати свои чувства на другой, болеевозвышенный предмет, обрати искренно, как дитя, со всею верою и святостию, – ибог благословит тебя. Этот старик тоже страдал, он несчастен, его гонят; я уженесколько лет его знаю и всегда питала к нему непонятную симпатию, род любви,как будто что-то предчувствовала. Будь же его другом, будь его дочерью, будь,пожалуй, хоть игрушкой его, – если уж все говорить! – но согрей его сердце, иты сделаешь это для бога, для добродетели! Он смешон, – не смотри на это. Онполучеловек, – пожалей его; ты христианка! Принудь себя; такие подвиги нудятся.На наш взгляд, тяжело перевязывать раны в больнице; отвратительно дышатьзараженным лазаретным воздухом. Но есть ангелы божии, исполняющие это иблагословляющие бога за свое назначение. Вот лекарство твоему оскорбленномусердцу, занятие, подвиг – и ты залечишь раны свои. Где же тут эгоизм, где тутподлость? Но ты мне не веришь! Ты, может быть, думаешь, что я притворяюсь, говоряо долге, о подвигах. Ты не можешь понять, как я, женщина светская, суетная,могу иметь сердце, чувства, правила? Что ж? не верь, оскорбляй свою мать, носогласись, что слова ее разумны, спасительны. Вообрази, пожалуй, что говорю нея, а другой; закрой глаза, обернись в угол, представь, что тебе говориткакой-нибудь невидимый голос… Тебя, главное, смущает, что все это будет заденьги, как будто это какая-нибудь продажа или купля? Так откажись, наконец, отденег, если деньги так для тебя ненавистны! Оставь себе необходимое и всераздай бедным. Помоги хоть, например, ему, этому несчастному, на смертном одре.
