от туземцев, я слышал его на индейском празднике в Копиапо[105], в сретение, на празднике Ла-Канделарии. Будучи религиозным по своему происхождению, этот жанр, видимо, древний, старинный, и чилийские индейцы вряд ли могли перенять его от аргентинских испанцев. Видалита — народный размер, именно его используют, когда поют о каждодневных делах, о военных походах. Гаучо сам сочиняет стихи и поет их, положив на мелодию, которая подходит к данному случаю.
Итак, среди грубых национальных обычаев, украшая цивилизованную жизнь и служа источником возвышенных чувств, эти два вида искусства почитаемы и любимы самим народом, который испытывает свою суровую музу в лирических и поэтических созданиях. Молодой Эчеверриа в 1840 году провел несколько месяцев в пампе, и слава о нем неслась по равнине, опережая его самого: гаучо встречали его с уважением и любовью, и если вновь прибывший выказывал знаки пренебрежения к чистоплюю, кто-нибудь шептал ему на ухо: «Это поэт», и враждебная предубежденность мгновенно пропадала, едва он слышал это столь высокое звание.
Известно, с другой стороны, что гитара — испанский народный музыкальный инструмент, что в Америке, и особенно в Буэнос-Айресе, до сих пор существует народный испанский тип — махо[106]. Его черты легко обнаружить и в городском компадрито[107], и в сельском гаучо. Испанская мелодия халео[108] живет в съелито[109], при исполнении сьелито прищелкивают пальцами на манер кастаньет. Все движения компадрито обнаруживают в нем махо; движение плеч, жесты, то, как сидит на нем шляпа, манера сплевывать сквозь зубы — во всем виден подлинный андалусец.
Из самой сердцевины этих общих обычаев и вкусов произрастают особые черты, которые в один прекрасный день украсят и национальную драму, и романс и придадут им своеобразный колорит. Я же хочу отметить здесь лишь некоторые из них, те, что дополнят представление об обычаях и позволят обрисовать вслед за тем особенности, причины и последствия гражданской войны.
СЛЕДОПЫТ
Самый удивительный, самый необыкновенный человек — это Растреадор-Следопыт. Все гаучо из глубинных областей умеют читать следы. На обширных равнинах, где пересекаются идущие в самых разных направлениях дороги и тропы, а пастбища не имеют ограждений, необходимо уметь обнаруживать нужный след среди тысячи и определять, как двигается животное: медленно или быстро, свободно или в узде, с грузом или без груза — это народная, домашняя наука. Как-то оказался я там, где сходилось множество дорог, ведущих в Буэнос-Айрес, пеон, сопровождавший меня, бросил привычный взгляд на землю: «Здесь прошла,— сказал он,— мулица вороной масти с белым, очень хорошая... а вот следы отряда дона Н. Сапаты... шли доброй рысью, в седле... прошли вчера...». Этот человек из Сьерра-де-Сан-Луис возвращался со скотом домой из Буэнос-Айреса, и минул уж год, как в последний раз видел он мулицу вороной масти с белым, следы ее затерялись среди других следов на тропе шириною более полуметра. Кажется невероятным, но в его умении нет ничего необыкновенного; причем, тот пеон был простой табунщик, а не профессиональный следопыт.
Следопыт — человек солидный, серьезный, его свидетельствам доверяют в нижних судебных инстанциях. Сознание своего дарования позволяет ему держаться строго, с загадочным достоинством. Все относятся к следопыту с почтением: бедный — поскольку тот может принести зло, оклеветав его или сделав на него донос; богатый — так как он может разоблачить его делишки. Ночью случилась кража: едва обнаружив это, спешат найти след вора, а найдя, прикрывают его чем-нибудь, чтобы не выдуло ветром. Затем зовут следопыта, он смотрит на след и потом день за днем идет по следу, не приглядываясь к приметам на земле, словно его глаза ясно видят именно тот след, незаметный другим. Он идет и идет по улицам, проходит через сад, входит в дом и, указывая на находящегося там человека, хладнокровно говорит: «Вот он!» Преступление доказано, и редкий злоумышленник станет оспаривать это обвинение. Для него еще больше, чем для судьи, показание следопыта неоспоримо — а отрицать очевидное нелепо. И потому он покорно подчиняется, понимая, что это перст судьбы. Я сам был знаком с Калибаром, который на протяжении сорока лет занимался в своей округе чтением следов. Сейчас ему лет восемьдесят, и, хотя годы согнули его, он держится солидно и сохраняет почтенный и полный достоинства вид. Когда Калибару говорят о его легендарной славе, он отвечает: «Что я теперь стою, теперь работают дети». Дети — это его сыновья, которые прошли обучение в школе столь знаменитого учителя. Рассказывают, как однажды, когда он ездил в Буэнос- Айрес, у него украли парадное седло. Жена накрыла след вора корытом. Через два месяца Калибар вернулся, взглянул на след, уже стершийся и едва заметный для всех прочих,— и больше об этом не вспоминали. Спустя полтора года Калибар, идя однажды, опустив голову, по какой-то улице предместья, входит вдруг в один дом и видит на стене свое седло, от долгого пользования почерневшее и пришедшее в негодность. Два года спустя он нашел вора! В 1830 году осужденный на смертную казнь преступник бежал из тюрьмы. Его поиски были поручены Калибару. Несчастный беглец, предвидя, что поисками займется следопыт, принял все меры предосторожности, какие только мог подсказать ему образ грозящей виселицы. Напрасные усилия! Это лишь способствовало его гибели — если Калибар видел, что его репутация под угрозой, то оскорбленное самолюбие заставляло его с удвоенным пылом браться за дело, и это уж наверняка губило человека, но подтверждало безупречную зоркость следопыта. Беглец использовал все особенности почвы, чтобы не оставить следов, целые кварталы шел на цыпочках, вдруг перепрыгивал через невысокие изгороди, переходил через дорогу и возвращался назад — Калибар шел за ним, не теряя следа; и если вдруг на мгновенье упускал его, то, найдя, восклицал: «Так вон ты где!» Наконец он достиг протекающего по предместью ручья, по которому пошел несчастный, желая запутать своего преследователя... Напрасно! Калибар идет вдоль ручья спокойно, уверенно; вдруг останавливается, рассматривает траву и говорит: «Здесь он вышел, следов нет, но вот капли воды на траве». Подходит к винограднику, указывает на окружающую его изгородь и говорит: «Здесь». Отряд солдат, устав от поисков, уходит, потом возвращается. «Он не выходил»,—не шелохнувшись, не двинувшись с места, твердит следопыт. И в самом деле, преступник прятался там и на другой день был казнен. В 1831 году политические заключенные одной тюрьмы готовили побег; все было подготовлено, предупреждены те, кто ждал их на свободе. Перед побегом кто-то сказал: «А Калибар?» — «Верно! — воскликнули другие, удрученные, объятые страхом.— Калибар!» Семьям арестованных удалось уговорить Калибара сказаться
