поднять меч за веру, когда у тебя самого ничего в душе нет?..
— В душе-то у меня кое-что есть, брат Демьян, — ответил сотник.
Вот как все переплелось. Сам дьявол не разберет, что делается вокруг. Если отец Демьян за Косинского, то старый воевода за кого? Но за Косинского и Жолкевский, — это несомненно для Наливайко. А может, и то правда, что Косинского поддерживают московские бояре, как об этом рассказал пойманный шляхтич из лагеря Косинского.
«Так кто ж он сам, проклятый?..» — и сотник в досаде осаживал своего беспокойного белокопытого коня.
Вечерело. Наливайко проезжал на коне сквозь войска, все еще продолжавшие выходить за ворота Константинова. Дымились паром лица воинов, намерзали сосульки у лошадиных ноздрей. Наливайко, срывая на ополченцах свою злость, изощрялся в издевках над ними:.
— Тоже вояки у женской юбки! Как самопал держишь? Это тебе не ухват…
— Проваливай, проваливай, пан сотник, видали мы и таких…
— Эх, и задаст же вам Косинский!
— Косинский на вашего брата паночков копье точит..
Наливайко неизвестно с чего вдруг захохотал вместе с ополченцами, довольными смелым ответом товарища.
«А что, если с этими самыми людьми да поговорить по-человечески?.. — подумалось сотнику. — Сколько их таких, подневольных в своем труде! Рабы хребтины и мыта… А я кто такой? Разве не такой же бездворный наймит? Э-эх… Косинский!..»
7
Взволнованный Косинский поспешно направился к подведенному ему коню. Около вертелся пожилой, иссохший человек; вертелся, видимо, по обязанности, так как ни одним жестом не проявил ни сочувствия, ни даже внимания к состоянию гетмана. Человек этот подошел «поддержать стремя, но Косинский сам поймал его.
— На вас была вся надежда, пан Петр… — уже сидя на коне, бросил человеку упрек Косинский.
— Я и оправдал ее, Криштоф. Невредимый вернулся из Кракова, и не без успеха. Могу ли я отвечать за того труса?.. Не мог же я вести его в поводу, — всякому пану своя воля! А что он попался в руки Булыги и теперь в Константинове «языком» служит, узнал я уже здесь, от дворни воеводы…
Косинский, не ответив, стегнул коня нагайкой и помчался к голове своего войска. Долго и медленно приходилось объезжать беспорядочные обозы пехоты, широкие ряды конницы. Гетмана узнавали и даже с претензиями на торжественность давали ему дорогу. В вечернем сумраке трудно было распознать, насколько искренне это делалось, да Косинский и не интересовался этим. Армия поворачивала, куда он направлял ее, подчинялась его гетманским приказам — и этого было достаточно на первое время. Его мучило сознание, что курьер, попавший в руки врагов, может раскрыть его тайные замыслы и связи, и тогда все его планы рухнут. Немедленно нужно менять курс.
Близилась ночь. Вдоль дороги казаки без приказа раскладывали костры, останавливались на привал.
На миг мелькнула мысль повернуть туда и наказать неугомонных своевольников, но он тут же отбросил ее: чего доброго, начнутся у него из-за этого мелкие нелады с разным людом в лагере.
Косинского сопровождала уже порядочная свита старшин, по дороге все более и более выраставшая. Кое-кто из них сворачивал иногда к костру, закуривал от головешки трубку и снова нагонял гетмана.
Поровнявшись с сечевиками, Косинский остановился; стали и сечевики. Среди всадников пошли толки:
— Гетман с нами, начнется дело ночью…
На рысях из темноты вынырнул конный дозор, его пропустили к гетману.
— Ну как, свободен впереди путь? — спросил Косинский у старшего дозорного, не дожидаясь, пока тот переведет дух.
— Идут острожане, пан гетман… до чорта их.
— Сколько? — настаивал гетман.
— Сколько? Это, пан гетман, трудно сказать. Много, до чорта, а сколько — не сосчитал. Еще вчера с обеда начали выходить из Константинова. Говорят, всю ночь выходили.
— Кто говорит?
— Поселяне. И сам видел, что идет их видимо-невидимо.
— А где они?
— Сейчас вот здесь, под самым Острополем.
Больше никто не осмелился расспрашивать дозорного в присутствии гетмана, и, когда Косинский смолк, стало тихо в кругу старшин.
«Видимо-невидимо», — мысленно повторил Косинский.
Как бывший доверенный слуга Острожского, он хорошо Знал размеры вооруженных сил князя. Уже в Киеве стало известно, что на помощь старику пришел с тремя сотнями казаков потомок Байды Александр Вишневецкий. Приблизительно столько же мог дать и каждый из соседей Острожского. Но тревожило иное: более удачливый из его двух курьеров заверяет, что Жолкевский ни одного жолнера не снял с кордонов, не послал на выручку старого воеводы. А можно ли этому верить? Ведь Замойский обещал Острожскому послать на помощь из Молдавии Язловецкого с тысячным отрядом войска. А Язловецкий научился у Жолкевского проводить свои войска тихо и незаметно под самым носом у врага…
Как выглядят эти войска?
— Войска, пан Гетман, как войска. Разве издали увидишь? — ответил дозорный.
— Коронные жолнеры есть, спрашиваю?
Один из казачьих старшин не выдержал, дернул коня, хлестнул его нагайкой.
— Да разве разберешь их, пан гетман, коронные они или ополченцы? У Януша у самого такие гусары, — заступился старшина за своего дозорного.
— Гусаров, пан полковник, тут не может быть, они в Дубно. С их красавцем-сотником, верно, развлекается Середзянка, пока сам Януш среди войск… — заметил Косинский, оставив гетманский тон и переходя к шутке.
— Простите, пан гетман, — осмелел дозорный, — у меня есть сведения, что и гусары с какими-то полками несколько дней тому назад прибыли в константиновский замок.
— Хоть бы и так, но Наливайко с гусарами против меня не выступит.
Снова наступило молчание. Кто-то из старшин отогревал руки, похлопывая ими в размашку. Совсем стемнело. О том, чтобы разглядеть лагерь врага где-то за долиною под Острополем, нечего было и думать.
Лагерные звуки слились в сплошной гул — рокот десятитысячной армии. Снежное поле, покрытое вооруженными людьми, будто кипело в ожидании решения гетмана. Косинский чувствовал это и наконец едва слышно приказал:
— Поворачиваем к Пятке. Немедленно приказать выступить к Пятке.
Два всадника будто откололись от группы старшин и погрузились в темь, скрывавшую десятитысячную армию. Гетман повернулся к моложавому старшине, который, спешившись, недвижно и молча стоял около изнуренного коня.
— Вам, пан Нечипор, придется со своими людьми задержать княжьих воинов здесь или слева, под Острополем, пока мы расположимся лагерем в Пятке, — сказал Косинский и поехал назад.
Его окружили старшины, довольные тем, что не им первым придется вступать в бой, считать тех княжьих воинов», хотя всем было понятно, что князь Януш мог выступить лишь со сборной, малостоящей дружиной слуг, неспособной на какое-либо серьезное дело, все же ночь и тяжелый, глубокий снег — плохие союзники в боях. Мог бы и Лобода со своими добровольцами остаться, и Сашко Федорович не отказался бы,
