поставил за снеговыми горами три исполинских свечи и осветил ими таинственный простор.
— Будут покойники, — заговорили в лагере.
— Скорее бы добраться до Константинова. Передохнули бы.
— До Константинова? Кажется, обходить придется..
— Почему? Панской крови жалко нашему шляхтичу?
— Ну тебя, дурило! Плетет такое… Под Константиновом войск князя видимо-невидимо…
В среде сечевиков чувствовалось затаенное недоверие к этому гетману, который ни в походах на Низу, ни в горячих боях ничем до сих пор не проявил себя перед казачеством. Полз шепоток, что Криштоф отдал приказ не трогать замка Януша Острожского, потому что князь — ученик варшавского католического проповедника Петра Скарги и женат на католичке.
6
Приближался решительный бой. Княжеская дружина собиралась вокруг, Константинова. Князь Януш без особой охоты прибыл с Волыни и начал регистрировать посполитых, созванных княжеской милицией.
Разъезды сообщали, что Косинский идет из Белой Церкви прямо на Волынь и по дороге собирается взять и разрушить Константинов. С каждым новым донесением росло количество казацкого вооружения, и княжичу Янушу даже приходила в голову мысль, не отступить ли от Константинова вплоть до самого Острога, под надежную защиту старинного родового замка. Но старый воевода из Острога упрямо настаивал на том, что Косинского никак нельзя впускать в Константинов, где собраны самые ценные сокровища родового богатства Острожских.
Немногочисленные среди защитников Константинова дворяне томились в замке. Глубокие снега да метели и страшили, и тешили надеждою, что в такую дурную пору даже казаки откажутся воевать. Штаб Януша составляли несколько рыцарей, имена которых были широко известны в стране.
Яков Претвич из Гаврон, трембовецкий староста, прибыл первый на призыв своего старого друга Острожского. Эта дружба не прерывалась с давних пор и действительно была бескорыстной.
Еще в бытность свою литовским гетманом отец старого князя почитал прославленного Бернгарда Претвича и посылал своих сыновей под его опеку. Сын Бернгарда Яков не порывал этой отцовской дружбы и сейчас, словно собственное поместье, взял под охрану замок, не выходя с войсками из его стен.
Молодой и неугомонный сын Михайла Вишневецкого Александр подоспел с Булыгою поздно ночью и наделал шуму со своими людьми на весь город. Где бы ни появлялся Вишневецкий, там становилось не в меру весело, лагерь заражался его огнем.
Януш решил поставить этого рыцаря во главе войска, которое он посылал в поле против Косинского. Вишневецкий не любил считать сил врага. Казаков знал, словно вырос среди них на Низу. Изучив военную тактику казаков, он разгадывал их самые секретные приемы. В течение четырнадцати лет, со дня захвата им левобережных земель, он не раз и сам, бывало, забавлялся легким казакованием, и среди сечевых старшин у него были даже приятели. На защиту Острожских Вишневецкий примчался как на праздник.
Последними, уже на рассвете, к замку прибыли войска Боговитина, Гулевича и Тульского. Сонный князь Януш собрал у себя начальников и приказал Вишневецкому выступить. Но еще долго не могла утихнуть свара в замке. Люди Тульского считали себя обиженными тем, что какие-то крестьяне Боговитина разместились в самом замке, а им, лучше вооруженным, пришлось слоняться по улицам города. Конница Вишневецкого хвастала своими степными конями перед людьми Гулевича, сидевшими на толстозадых и тяжелых лошадях.
И лишь в позднюю обеденную пору двинулось княжеское войско из Константинова.
Первым за замковые ворота и за город выехал на своем резвом коне черкасский рыцарь староста Вишневецкий в сопровождении Яна Тульского. За ними толпой двинулось все войско.
В этом войске не было ни пушек, ни отборной конницы. Комендант Претвич оставил у себя все, какие мог, пушки, а князь Януш задержал при себе в качестве охраны прославленных своих гусаров во главе с сотником Наливайко.
Сотник Наливайко был еще молод. К войску и войнам привык с юношеских лет, но вот теперь воевать с Косинским ему не очень хотелось. Он еще застал Косинского на службе у воеводы Острожского и помнил этого хвастливого шляхтича, который с княжичем Александром ездил в Краков к королю Стефану и вскоре после того получил жалованные грамоты на Рокитное. Не понравился тогда ему этот панок. Но Наливайко привык уважать личную волю, и это в известной степени мирило его с Косинским. Кто бы он ни был, — пусть и такой, какой есть, — но за ним Идут и хорошие люди…
Правда, с пути, которым двигался Косинский, прибегали поселяне и жаловались на притеснения и грабежи. Они искали князя Януша и всегда попадали к сотнику, обязанному оберегать покой главнокомандующего.
На молодую, не тронутую пороками душу жалобы беглецов действовали как вода на раскаленную сталь. Наливайко переставал разговаривать со своими гусарами, ходил по замку туча тучей.
«Где ж правда?» — впервые спросил себя Наливайко.
Мысль эта мучила его. Ответа он не находил, но чувствовал, что не усидеть ему в замке сторожем князя.
Этот польский панок Косинский, без сомнения, побывал не только у царя Федора Ивановича, но и у короля Сигизмунда Вазы: неспроста оба гетмана так мало обращают внимания на этого бунтовщика на Украине. Тут что-то не так. Не волю украинским людям от панов несет Косинский, а лично для себя добивается чего-то, не иначе. Панов ограбишь ли, пан Криштоф, или нет — еще «неизвестно: попробуй-ка их пограбить, вон какую армию ведут на свою защиту! — а украинскому селянину пока что достается от твоих полков, — иначе стал бы он так жаловаться?
И мысль бежала по украинским полям, по одиноким, заброшенным хатенкам и селам в долинах вдоль дорог. Вот… один забежит в хату только воды не замерзшей глотнуть, а другой и до пожитков деда Власа доберется. Зайдет в теплую хату, за стенами остается степная вьюга. Внучка у деда молодая, — кому ж не понравится такой дом…
Мысль не останавливалась, металась по степям, по заснеженным полям. Вот и Гусятин над речкою, отчья хата за лесом над полем. В хате мать у печи захлопоталась, сестра, семнадцатилетняя, взрослая девушка. Отец еще на дворе, а в хату врывается..
Наливайко гнал прочь эти мысли, жгучим морозом пробирало от них даже в теплой гусарской одежде.
Вспомнил брата Демьяна, духовника воеводы. Счастливый человек, его не тревожат такие мысли. Рассказывая брату Северину про поход Косинского, Демьян говорил лишь о том, что этот пан и в Киеве не тронул храмов божьих. Отец Демьян как будто даже сожалел, что ему нельзя выступить вместе с Косинским за православную веру, за греческую церковь.
— Ты, братец Северин, пораздумай над собой. Четвертый год на исповеди не был — с тех пор, как вернулся с Низу. Способен ли ты
