тебя дурная привычка вмешиваться в такие дела, в которых ты бессильна что-либо изменить и которые, следовательно, вовсе не должны тебя касаться.
Последние слова Илмари сказал уже несколько повышенным тоном. Вопрос был щепетильный, и он не на шутку рассердился. Ани замолчала, давая понять, что препираться неприлично. Остыв, Илмари продолжал, как бы развивая хорошо обдуманную мысль:
— Почему человек должен родиться в таком маленьком закоулке жизни? Все тесно, все душит. Повсюду в мире для таких, как я, настала великая пора. О черт, я пойду и продамся русским за сто плооту, как Эско из «Сапожников Нумми»[1]. Они берут вольноопределяющихся в свою армию.
— А ты уверен, что они заплатят за тебя так много?
Илмари подошел к окну и стал смотреть вдаль рассеянным, невидящим взглядом. Ничто там не привлекало его внимания. Все страшно надоело. От этого и стычки с сестрой.
Он решил пойти побродить — просто так, без определенной цели,— такими вообще были его прогулки. В передней он попался на глаза матери. Она строго поглядела на него и вспыхнула:
— Ты собираешься выйти из дому?
— Собираюсь.
— Так оденься же прилично. Нельзя показываться в деревне в таком виде.
Илмари подчинился.
Совершенно бездумно он направился к берегу озера. Дорожка шла через густой ольшанник. Берег был низкий, и дорожка такая сырая, что Илмари приходилось прыгать с камня на камень. В тенистом ольшаннике зло звенели комары. В нос било запахом гнили. Подойдя ближе к озеру, Илмари услышал плеск. На прибрежном камне возвышалась горка выстиранного белья, а чуть подальше, на лужайке, валялось девичье платье. В озере плавала Ауне Леппэнен, сильно колотя по воде ногами. Затрата силы была явно непропорциональна скорости плаванья.
Илмари хотел было повернуть назад, но, узнав Ауне, пошел дальше — к самой воде. Он много наслышался об Ауне и невольно подумал, что деликатность тут не нужна. Заметив его, Ауне ахнула и быстро присела в воде, окунувшись по самое горло.
— Добрый вечер, купальщица Айно.
— Пожалуйста, уйдите, магистр, чтобы я могла выйти из воды и одеться.
— Я отвернусь. Обещаю вам, что не буду подглядывать. А если я отойду за ольховник, то чем же вы будете гарантированы, что я не увижу вас оттуда?
— А-х... ха-ах!.. Этого делать нельзя...
Илмари отошел немного в сторону и повернулся спиной. Он услышал плеск воды и на миг в его воображении мелькнул образ нагой девушки.
— Вы уже оделись?
— Почти.
Илмари нашел подходящий камень и сел у воды. Ауне начала полоскать и отжимать белье. Илмари поглядывал на нее исподтишка, и Ауне заметила это. Всем своим существом она чувствовала присутствие «пасторатского магистра». Она поминутно поправляла платье, прикрывая колени, и, когда брала белье, движения ее были жеманны и скованны. Кто-то из работников сказал, что Ауне очень добра. Он тогда спросил, в чем это проявляется.
— У нее такое доброе сердце, что она просто не может выговорить слова «нет».
За этим следовал тихий смешок, вполне объяснивший Илмари значение сказанных слов. Он заметил, как старательно Ауне прикрывала колени. Это вызвало в его воображении некий смутный образ, который, однако, сразу же исчез. Тогда он стал смотреть на озеро и мысли вернулись n привычную колею. Прошлой зимой случилось чудо: он вдруг почувствовал свое существование. Он ясно представил себе, что существует на свете такой человек — Илмари Салпакари. Совершился какой-то перелом, и он, собственно, ничего не мог сказать по этому поводу. Лишь постепенно он стал замечать, что многие вещи видятся ему уже не такими, как прежде. Товарищи, студенческая жизнь— все стало казаться невыносимо скучным. Центральная тема молодежи — отношение к русификации: линия уступчивости или же разные формы сопротивления — теперь нее это выглядело весьма убого, гнет России возрастал, не оставалось просвета надежды. Учеба не шла на ум. Тупая, тяжелая тоска неожиданно овладела им, и в такую минуту он вдруг осознал свое существование.
Наивный идеализм, воспитанный дома и в школе, потерпел крушение. А он был слишком честен, чтобы искать прибежище в бессознательном обмане, как все его окружение. Он иронизировал над своей «мировой скорбью», которую считал лишь детской незрелостью, но так и не мог избавиться от нее.
Война дала новый толчок его воображению.
— Будь я немцем, я бы скакал сейчас на коне где-нибудь и Бельгии. Будь англичанином — делал бы то же самое. Каково англичанам? Весь мир на ладони. Нашему брату заграничные поездки кажутся сказкой, а для них это обыденная жизнь. Едут в Индию и живут как короли. Проникают в такие места, где не ступала еще нога белого человека. Вокруг — сотни согбенных спин и смуглые красавицы молитвенно соединяют руки и кланяются до земли, говоря: «Сахиб».
Он улыбнулся своим мыслям несколько иронически. Плеск Ауне привлек его внимание: «...не может выговорить ”нет”».
Он подошел к Луне и сел на траву.
— Айно нанята стиркой?
— Меня зовут вовсе не Айно... а-ах... хах...
— А как?
— Marистр знает.
— Конечно, знаю. Вас зовут Айно.
— Вот и нет.
Ауне стыдилась разворачивать свое белье и поскорее свалила его кучей в корзину. Илмари предложил ей сесть, после недолгих колебаний Ауне присела, пряча под подол загрубевшие ноги. Илмари стал спрашивать ее о деревенских делах, и Ауне рассказывала. Сообщая об отъезде Валенти в Америку, она немножко важничала, старалась пофорсить:
— А немного погодя, когда брат пообживется, я могу тоже туда уехать.
— Зачем?
— Да ну. Эта деревня такая... ничуть не нравится... Маленько подальше...
— А что с вашим пальцем?
— Серпом обрезала.
— Дайте-ка, я подую. Ведь, кажется, надо подуть, если что-то болит.
— ...а-ах... ха-ах... магистр, вы просто ужасный...
Так Илмари начал. Сперва он считал это просто игрой, пока не исчезли все мучительные сомнения. Однако ему пришлось мобилизовать всю свою дерзость и опытность. Надо было прежде всего добиться, чтобы Ауне перестала бояться его, как барина. Он водил пальцем по ее голени, повторяя:
— Мышка по лесу гуляла, тюп-тюп-тюп... топ-топ-топ... и обратно в норку побежала...
— Нельзя... все равно я магистру не могу понравиться...
— Если Айно будет паинька, то и магистру понравится...
— Ну, правда же, я не Айно... ах-ха-ах!.. Ха-а... какой вы... ну, просто невозможный...
Чем ближе к дому, тем мучительнее было чувство стыда. Но Илмари отгонял от себя раскаяние напускным равнодушием, убеждая себя привычным «а, наплевать». А, уже придя домой, он был совершенно спокоен и
