class="p1">— То же, что должны бы делать и вы: наслаждаюсь покоем моря. Я каждый вечер купаюсь в это время, — мы поплыли тихо к берегу, — Странно, я уже месяц здесь, но море по-прежнему спокойное, ни одного дня шторма.
— В это время года шторма редкость. Но говорят, что на следующей неделе море может волноваться. Вы не боитесь купаться при плохой погоде?
— Нет, я совсем не боюсь моря. Но зачем нужно носиться ночью в воде, как сумасшедшему дельфину?
— Это разрядка. Целый день я сдерживаю себя из-за Энни. Я должен быть спокоен и силен, как Замечательный и Надежный Отец. Но на самом деле я слаб и страдаю до сих пор. Вечером я прихожу сюда и в воде могу выплеснуть накопившуюся горечь и отчаяние. Никто не может помочь мне в сознании вины.
— Вы считаете себя виноватым за то, что случилось с вашей женой?
— И с Энни. Я не должен был отпускать их, я ведь видел, в каком она состоянии. Но я разозлился! — он ударил рукой по воде.
— Бьюсь об заклад, что вы никому этого не рассказывали, потому вам так тяжело. Может быть вы расскажете мне? Мы уедем и никогда больше не встретимся, таким случайным людям легче открывать душу.
— Я действительно никому этого не рассказывал. И я хочу рассказать вам. Я вижу, что это не праздное любопытство. Недаром Энни вам доверяет.
Мы вышли из воды и сели на мое полотенце. Макс — вполоборота ко мне, лицом к морю.
— У нас накануне была ссора с женой. Мы часто ссорились. И потом мирились. Это было частью нашей жизни. Мы были оба импульсивны. Это случилось летом, на даче. Ей показалось, что я слишком внимателен к молодой племяннице соседа, которую я рисовал для обложки романа. Девушка действительно была хорошенькая и кокетничала со мной. Агата рассердилась, а когда она сердится, она начинает буянить. Она собрала всех соседей художников и они начали веселиться. Неумеренное количество виски, хохот, фривольные шутки. Так она наказывала меня. Потом она пришла ко мне и сказала, что мы должны немедленно уехать в Лондон. Я заявил, что никуда не поеду, потому что не закончил работу. Ну, тут она стала высказывать свои предположения, какую работу я имею в виду… Я сказал ей, чтобы она замолчала и отправлялась веселиться дальше, это у нее отлично получается. Тогда она заявила, что раз я не хочу уезжать, они уедут без меня. Понимаете, я решил, что она имеет в виду всю веселящуюся компанию. Мне в голову не могло прийти, что она заберет Энни и отправится в таком состоянии в Лондон. Они не проехали десяти миль. Агата не справилась с управлением, машину занесло на повороте и она выскочила на встречную полосу. Ее буквально подмяло под тяжелый грузовик и протащило несколько метров, пока грузовик тормозил. Машину резали, чтобы достать их. Агата прожила еще несколько часов, но вряд ли она что-то поняла. Энни была в плохом состоянии, позвоночник поврежден, переломы… Я был невменяем и остался жив только благодаря Энни.
Макс замолчал и закрыл лицо руками. Я видела, как тело его содрогается от рыданий, которые он сдерживает уже полтора года. Он так и не заплакал. Я положила руку ему на плечо.
— Мне не надо было начинать, зачем вам знать про такое? За полтора года я передумал всякое. Но день за днем, глядя на Энни, я стал накапливать злость на Агату. Это она втянула ее в это! И постепенно я стал ее ненавидеть. Я не люблю ее больше. То, что она сделала с моей девочкой, нельзя простить. Я понимаю, что я чудовище. Что я не могу даже достойно нести свою вину и перекладываю ее на умершую! Кэтрин, мне тяжело жить.
— Послушайте, Макс… Я не знаю, что вам сказать… Эта история меня потрясла своей несправедливостью. Я не психоаналитик и не могу дать вам совет, как восстановить душевное равновесие. Но это нужно сделать. Мне кажется, что вы уже сложили осколки и вам остается только склеить… Я не знаю, как сказать… Но я и по-русски не выразила бы то, что я чувствую. Мне кажется, вы должны собраться с силами и простить свою жену. Отпустить ее грехи, как в церкви. И сразу ваши грехи растают, вы останетесь чистым для новой жизни с Энни. Вы понимаете? Чувство вины останется, но не будет горечи и этого спора внутри, кто виноват больше. Я знаю, вы сейчас думаете, мне легко говорить. Я вам расскажу ответную историю, которую пережила совсем недавно.
Я убрала руку с плеча Макса. Я начала рассказывать про Сергея и это представлялось теперь так, как если бы я его очень любила. И мне не казалось, что я преувеличиваю, теперь все происшедшее являлось несбывшимся началом чего-то главного. Когда я кончила, Макс помолчал, а потом спросил:
— Вы любите его?
— Я не знаю, что вам ответить. Я правда не знаю и стараюсь не думать об этом. Это как мертворожденный ребенок: ты его уже любил заранее, но вот он родился и ни детского крика, ни его губ у груди… Словно это была иллюзия — и нет ее. Но ведь уже любил… и осталась боль и пустота.
— Вы страшно об этом говорите, Кэтрин! Если бы можно было посмотреть на наши души, у всех они, наверное, в ранах и рубцах.
— Мне кажется, вы не правы. Страдания чаще бывают от наших мыслей. Душа должна оставаться ясной. Или погибнуть, — я сказала это и, испугавшись, поспешно добавила, — Но это, когда совершен смертный грех, когда жить с ним невозможно. Я плохая утешительница, Макс? Мне трудно выразить, что я чувствую. Но мне кажется, что вы должны преодолеть себя, нельзя сгорать изнутри, иначе Энни останется лишь пустое подобие отца. Ради нее вы должны навести порядок в своих мыслях и чувствах.
Макс взял мою руку и, поцеловав ее, оставил возле своих губ. Я заметила, как они дрожат. Я погладила его по голове, вдруг он схватил меня в объятия и сжал, как безумный, сотрясаясь всем телом, пока наконец рыдания не вышли наружу. Мужские слезы — это самое ужасное, что я видела в жизни. Я прижимала его к себе, гладила по голове, плечам, и тут что-то стронулось во мне самой. Почему-то показалось, что для меня самым важным в жизни теперь было вылечить его сердце, потому что он нуждается именно во мне, а я — только в нем. И неважно, что мы едва
