терминов. Если перевести его на простой язык, то пострадавший в таком состоянии является практически овощем. Тело парализовано до самой головы. И на самом деле, я не знаю, что может быть ужаснее этого.
Приходится продать браслет, чтобы оплатить кучу обследований и консультацию зарубежных специалистов. Все солидарны во мнении — Роману нельзя помочь.
Через несколько месяцев его выписывают из больницы, перенося мой Ад в наше с мужем некогда счастливое гнёздышко.
— Надо поесть, — сижу уже сорок минут возле его кровати, пытаясь впихнуть хотя бы ложку супа.
— Я сказал, что не буду. Дай мне подохнуть, наконец! Отцепись!
В который раз начинаю плакать. Сейчас в полной мере понимаю фразу: «Когда в семье болеет один, то с ним болеют все». Я сама сильно похудела, напоминая лишь тень себя прежней.
Мамочка приехала, чтобы помогать, потому что я не могла себе позволить неотрывно находиться рядом с постелью мужа. Нам надо было на что-то жить, да и лекарства покупать. А деньги, вырученные с браслета, таяли на глазах.
Как в человеке может содержаться столько слёз? Мне казалось, что я должна была уже все выплакать, но они откуда-то всё равно брались. Я ревела каждую ночь, а каждое утро собиралась и шла на работу. И теперь мне было непонятно, люблю я Рому, или это чувство вины говорит во мне. Он изменился ещё до аварии, а сейчас стал совершенно невыносимым. Я понимала, что ощущать себя растением: зависимым, беспомощным — это ужасно. Иногда даже малодушно спрашивала, зачем господь оставил Роме жизнь, заставляя так страдать.
У мужа начались страшные фантомные боли. Он кричал по нескольку часов, не давая спать половине подъезда. На меня косо смотрели. Не упрекали, но всё равно я испытывала чувство вины. Маришка стала нервной, у неё началась одышка. Пришлось записать дочку к неврологу и психологу.
Если это не ад, то что тогда?
Стою на кухне, размешивая в кастрюльке манную кашу. Сейчас мне снова предстоит пытка с кормлением мужа. Тупо утыкаюсь взглядом в телевизор. Там идёт репортаж о какой-то клинике.
— Сегодня учёные объявили о прорыве. По их словам, теперь они смогут вылечить любую травму позвоночника. Медики-учёные разработали специальный чип…
Дальше я не слушаю.
— Юля! — мама залетает на кухню. — Что такое?!
Понимаю, что уронила кастрюльку с кашей на пол.
— Клиника, — шепчу. — Она принадлежит Громову. Там смогут помочь Роме. Они изобрели какую-то технологию, излечивающую любую травму позвоночника, — тараторю сбивчиво.
Хватаю трясущимися руками телефон и набираю ненавистный номер. Когда-то я поклялась, что ни за что больше не позвоню ему. Воистину, не зарекайтесь, иначе жизнь вас ткнёт носом в собственные клятвы.
Но до Громова дозвониться не удаётся. Я мечусь по квартире как безумная. Почему он не отвечает? Наверняка ведь знает, что это мой номер!
Я стала ему не нужна, наскучило бегать. Обиделся на мои последние слова. Какая-то безродная нищая девка посмела отказаться от такого мужика, да ещё и х*ями обложила. Наверняка он и не посмотрит больше в мою сторону. Что я могу ему предложить, особенно сейчас? Измождённая, неухоженная. Даже внешность свою продать не смогу. Но я должна попытаться. Для Ромы это может стать последним шансом. Тем более, Громов отчасти тоже виноват во всём этом.
— Юль, куда ты собралась на ночь глядя? А мужа кормить?
— Пожалуйста, дай ему поесть, мне нужно выйти. Срочно!
Я не знаю, где живёт Громов, а в офис ехать уже поздно. Мне просто нужно вырваться на свежий воздух, немного продышаться, прийти в себя.
Слетаю по ступенькам, выбегаю на улицу и подставляю лицо под крупные снежинки. Стою так несколько минут, выравнивая дыхание. Внутри всё рвётся в клочья, но я уже не чувствую боли.
Набираю номер Громова вновь и вновь. Веду себя как одержимая, надеясь, что ему надоест игнорировать звонки и он возьмёт трубку. Через час уже хочется сдаться, но тут раздаётся холодное:
— Слушаю.
— Владислав Юрьевич, — запинаюсь. Голос перестаёт мне подчиняться. — Мне нужна ваша помощь, — говорю очень тихо.
— Смотря какая, — звучит немного колко.
— Мы можем встретиться и поговорить?
— Сама Юлия Григорьевна снизошла до меня, — слышу смешок. — Не думаете, что время ушло, а с ним и моё желание вести с вами беседы?
— Пожалуйста, — помимо воли всхлипываю. Мне сейчас от самой себя горько и тошно. Я готова унижаться ради того, чтобы Громов меня просто выслушал.
— Хорошо. Завтра в два часа в том же ресторане.
И он сбрасывает звонок. Плетусь домой, обмываю мужа, делаю ему уколы, укладываю спать дочку и это всё на автомате. Внутри меня безжалостное пламя пожирает оставшуюся индивидуальность. Гордость, самоуважение — всё в топку.
Утром снова выслушиваю истерику от Ромы. Он опять отказывается есть.
— Пожалуйста, — плачу. Глажу его по отросшим волосам, заглядываю в родные тёплые глаза, которые согревали раньше не хуже камина. Сейчас там только боль, пустота и безнадёга.
— Юля, — шепчет он. — Ты же медработник. Укради препарат, сделай инъекцию. Я не могу так жить. Пожалуйста…
По его щекам катятся слёзы, которые я стираю дрожащими пальцами.
— Зачем ты говоришь такое? Мы справимся, слышишь? Ты обязательно поправишься, я найду способ…
— Его нет! — начинает орать Рома. — Ты дура? Сколько можно повторять, что я поправлюсь? Думаешь, я идиот? Мои травмы неизлечимы!
В комнату заглядывает Маришка. Она жмётся к косяку, глядя на отца перепуганными глазами. Подбегаю к дочери и увожу на кухню.
— Папе просто больно, — говорю тихо. — Но он поправится, Мариш. Я его вылечу.
Дочка утыкается взглядом в тарелку. Теперь она безропотно ест кашу и очень мало разговаривает. Самой кусок в горло не лезет. Пью пустой чай, отвожу дочь в садик и спешу на работу. Обеденного перерыва жду с замиранием сердца. Даже в порядок себя пытаюсь привести. Долго крашусь перед зеркалом в ординаторской, но результат всё равно плачевный.
— Юль, — на плечо ложится рука Гали.
— Я должна попытаться, — говорю хрипло.
На встречу приезжаю раньше почти на двадцать минут. Стою возле дверей, страшась зайти внутрь. Машины Громова не вижу. Что если он решил не приезжать? Как я буду выглядеть в том роскошном месте? Мне даже за кофе заплатить нечем.
— Юлия, — оборачиваюсь. Не знаю, какое чувство сейчас преобладает: напряжение или облегчение.
Громов смотрит на меня оценивающе. И от этого взгляда хочется сквозь землю провалиться.
— Проходите, — открывает передо мной дверь.
Я на деревянных ногах прохожу в ресторан.
— Что будете? — подталкивает ко мне меню. Мужчина, как всегда просто шикарно выглядит. Передо мной сидит сам Дьявол. Теперь я это понимаю.
— Я не голодна.
Громов вздёргивает бровь.
— Кофе
