Мэриэл Бьюкенен никогда не могла забыть эту последнюю печальную вечеринку: «Хотя в зале торжеств было множество банок с мясными консервами и другая еда, хотя у каждого сотрудника посольства был в кармане заряженный пистолет, а в «канцелярии» скрытно хранились винтовки и патронташи, мы пытались забыть про пустынные улицы и про подстерегавшую там нас постоянную опасность. Мы играли на фортепиано и пели песни, мы пили шампанское и смеялись, чтобы скрыть печаль в наших сердцах»{1018}.
Через два дня после этих счастливых рождественских праздников большевики ввели прямой государственный контроль над всеми иностранными банками в Петрограде и направили вооруженные отряды Красной гвардии, чтобы занять их. Этим утром, 14 декабря, «на первом этаже главного входа» Петроградского филиала Государственного муниципального банка Нью-Йорка «раздался шум и зазвучали громкие голоса». Вслед за этим Лейтон Роджерс и Джон Луис Фуллер услышали, как «сапоги с железными набойками загрохотали по мраморной лестнице, когда отряд солдат-большевиков протопал в кабинеты нашего банка». Солдат возглавлял «напыщенный самодовольный коротышка с рыжей шевелюрой, в офицерской форме, черных кожаных сапогах и всем таком прочем». Он ударил длинным наганом с синим отливом по стойке, «помахал каким-то грязным документом и объявил, что по приказу Совнаркома он конфискует банк и закрывает его». Персоналу банка было приказано сдать все ключи, их учетные книги тоже должны были быть конфискованы[120]. Несмотря на незнание русского языка, персонал, работавший на регистрации, уловил суть сообщения «Рэда»[121] (как его прозвал Роджерс), закрыл свои учетные книги и сдал их; солдаты, которые в это время «выстроились цепочкой вдоль банковских стоек, отдыхали, положив ощетинившиеся штыками винтовки на стойки»{1019}. Стив, который на тот момент был менеджером, вышел из своего кабинета и обнаружил, что его банк отныне принадлежит русским. «Рэд» сказал ему:
«– Вам придется вместе со мной направиться в Госбанк… в Вашем автомобиле.
– Но у меня нет автомобиля, – запротестовал Стив.
– Вы – директор банка, у Вас должен быть автомобиль».
К счастью, Стив хорошо знал русский язык, и он принялся ясно и твердо объяснять, что «это был американский банк и что американцы – демократичные, неприхотливые люди, которые далеко не всегда обеспечивают директоров своих банков автомобилями»{1020}. Поразмыслив над этим, «Рэд» объявил, что все денежные средства банка должны быть конфискованы. Однако, к несчастью для последнего, в связи с закрытием Государственного банка в кассе на момент было только несколько тысяч рублей. «Рэд» был заметно разочарован. Оказалось, что любому большевистскому подразделению, направленному на «национализацию» финансового учреждения или частной компании, было разрешено поделить между собой все найденные там деньги. «В том случае, если бы американский банк был до самого потолка завален мелкими деньгами, предполагалось организовать лотерею и команда победителей забирала бы этот выигрыш». «Рэд» был в ярости. «Что же это вообще за банк? – закричал он. – У директора нет автомобиля, в кассе почти нет денег!…Мне придется все это объяснить им». Вслед за этим он сообщил своим людям, что отсутствие денег являлось ловкой проделкой хитрых американцев, «которая доказала, что мы были очень опасными людьми, злейшими врагами пролетариата». «Разве вы не банкиры, – кричал он, – а значит, не капиталисты? И разве вы не иностранцы, а значит, не международные капиталисты? Нет никого ниже из человеческих существ!» И он дал указание своим людям не спускать с нас глаз»{1021}.
Забрав ключи от сейфов и несгораемых денежных ящиков и сообщив клеркам, что все они находятся под домашним арестом, «Рэд» повез Стива в Государственный банк, чтобы добыть там еще денег. На это время, как вспоминал Фуллер, около десятка солдат остались нести караул в зале, «сидя на нашей дорогой мебели», с жадностью наедаясь драгоценными банковскими запасами хлеба и укладываясь подремать на стильные диваны и кресла. Молодые банковские клерки понуро сидели, пока кто-то из них не вспомнил про граммофон, который использовали на рождественской вечеринке. Его принесли и принялись играть американский регтайм. Один за другим большевики, охранявшие их, покидали свои посты и собирались вокруг, чтобы послушать. Когда спустя час «Рэд» вместе со Стивом вернулся, по воспоминаниям Роджерса, «он обнаружил, что мы с парой русских караульных танцуем под американскую капиталистическую музыку»{1022}. Захват «Рэдом» банка продолжался до самого Нового года. Как вспоминал Роджерс, «Рэд» ходил с важным видом, «словно вор в законе»: это был «исторический момент в его жизни, и он [был] намерен выжать из него по максимуму». Его поведение было до такой степени диктаторским, что Роджерс опасался, как бы «Рэд» не стал «маленьким Наполеончиком»{1023}.
Аналогичные безапелляционные захваты большевиками британских финансовых учреждений и компаний происходили по всему городу. Когда инженер-механик Джеймс Стинтон Джонс в сентябре вернулся в Петроград, чтобы завершить свои дела и отослать деньги в Лондон, ему пришлось весьма непросто в той «тюремной атмосфере», которую он застал в городе. Банк, в котором он держал свои деньги, был захвачен большевиками, но он затребовал – и еще успел получить – 500 рублей (около 50 фунтов стерлингов) со своего счета. Это было, однако, недостаточно, чтобы заплатить сотрудникам его офиса и рабочим мастерской, которых он был вынужден уволить. Однажды утром к нему пришли большевики и потребовали ключи от его мастерской и складов, в которых хранились машинное оборудование и различные технические средства стоимостью 20 000 фунтов стерлингов. Вскоре они вернулись за ключами от его квартиры:
«– Что вы хотите? – спросил я…
– Передать ключи от твоей квартиры товарищу (такому-то), предъявителю этого письма.
– Что вы имеете в виду? Уже вечер, холодно, как же мне, по-вашему, быть?
– Это твое дело.
