несбыточном.
В таблинии на столе Алатриона горело два светильника, оба слева от хозяина. Один изящный, новый, из позолоченной бронзы в виде морской раковины. Другой старый, закопчённый от времени, простая медная плошка, без лишних украшательств.
Таблиний — кабинет хозяина дома.
В свете двух огоньков врач что-то писал, то и дело поглядывая на разложенные по столу свитки. А там было немало любопытного. Книги греческие, римские, египетские. Здесь даже имелась пара вавилонских клинописных табличек. Любой из коллег бы дар речи потерял, расскажи им Алатрион, чего там написано. Да они бы челюсти на пол уронили, от одного только осознания того, что их коллега умеет читать эти письмена.
Алатрион заглядывал попеременно в пару свитков, и делал пометки в своём папирусе. Временами посматривал на глиняную табличку. Помимо рядов мелких клиньев на ней имелся рисунок. Довольно грубый, но в нём всё же угадывалась женщина. За спиной у неё развевался плащ. А может крылья.
— Я тоже хочу почувствовать сейчас удивительную лёгкость в голове, — раздался за его спиной женский голос, — такую, о которой ты сегодня вещал своему приятелю.
— Гермиона, — ответил Алатрион, не оборачиваясь, — сколько раз я тебе говорил — не вздумай появляться перед моими гостями.
Женщина недовольно фыркнула. Алатрион всё же отвлёкся от своего папируса и посмотрел на неё.
Голая. Стоит, подбоченясь, в руке держит кубок. Интересно, который за этот вечер?
Она прошла к ложу, показно и наигранно покачивая бёдрами, как малоопытная, но истовая в служении иеродула, уверенная, будто так соблазнительнее, а значит угоднее богине.
Иеродула — храмовая проститутка.
А по сути, ведь что? Вывезли деревенскую девку в большой город, но деревню из неё так и не вывели.
— Что, теперь я не могу даже в сад выйти погулять? — обиженно спросила женщина.
— Можешь, но, когда в доме нет посторонних.
В его голосе звучало нескрываемое раздражение.
Он вернулся к работе, и перестал обращать на женщину внимание. Та разлеглась на клинэ на животе, поболтала ногами, потом повернулась на бок, отпила из кубка.
Алатрион на неё не смотрел.
— Публий, мне скучно.
Он резко повернулся к ней.
— Гермиона, я ведь предупреждал, будешь звать меня так — вырву язык.
Поджала губки. Надулась. От уголка её рта к подбородку сбегала тонкая красная полоска.
— Перед кем называть? Перед Ликимнием? Я никуда не выхожу.
— А что до «скучно»… — он встал, подошёл к стеллажу и взял в руки свиток, протянул ей — вот, почитай.
— Что это?
— Овидий. Любовные элегии. Он тоже, кстати, Публий.
Фыркнула. Едва Алатрион вернулся к столу, отбросила свиток в сторону. Вновь отпила из кубка. Покачала его в руке.
Встала, подошла к столу и уселась на него прямо перед Алатрионом, едва не скинув на пол драгоценные папирусы. Он еле успел их подхватить.
— Что ты творишь! Как ты себя ведёшь!
— Ну посмотри на меня!
— Убирайся!
Не послушалась, подалась вперёд, прижалась к нему и зашептала на ухо:
— Я не совсем голая. На мне сейчас твой подарок. Не заметил?
— Заметил. Рад, что тебе понравилось. Это лучшие духи.
Она снова недовольно фыркнула.
— Что толку в подарках, когда я вынуждена сидеть взаперти. Когда ты купил меня у отца, то говорил совсем другое. Ты обещал исполнить мечту.
— А ты сама-то её помнишь?
— Да!
— Ну и что? Я обманул? Или ты не прекрасна, как Елена? Посмотри на свою кожу. Она была бы загорелой, как у всех этих диких селянок, а сейчас белая, словно молоко.
Он усмехнулся и добавил:
— Изрядная экономия на толчёном коралле.
— Ха! — она тряхнула гривой иссиня-черных волос.
— Ты капризничаешь, будто снова начались месячные кровотечения, от которых, кстати, тоже я тебя избавил. Разве не исполнил мечту? Или ты передумала, и жалеешь, что не получила того, что есть у большинства женщин — дом, детей и прялку? Не забывай, всему есть своя цена. Если бы не я, ты бы сейчас безостановочно рожала, у тебя обвисли бы груди, раскрошились зубы, а лодыжки стали бы, как ноги у слона. А могла бы и попросту помереть в родильной горячке.
— Я хочу заниматься с тобой любовью, как все иные женщины, — с вызовом сказала Гермиона.
Алатрион прикоснулся к её груди. Сначала легко, потом сжал сильнее. Потянулся и подразнил языком сосок. Ладонь скользнула ниже, к животу. Ещё ниже.
Гермиона скривилась. Отвернулась.
Всё бесполезно. Её кожа оставалась холодной и нечувствительной.
Алатрион отстранился.
— Сейчас не время. Сыграем в эту игру позже.
— Я хочу, как раньше… — прошептала Гермиона.
— Совсем, как раньше, не будет никогда, — покачал головой Алатрион, — я предупреждал. Кто виноват, если ты плохо слушала? Что же до… некоторых неудобств… Я работаю над этим. А ты, мой Сфайропигеон, как раз помяла своей прекрасной задницей немалую часть этого труда.
Гермиона вскочила со стола и снова метнулась на клинэ. Её ноздри раздувались от злости, она прошипела:
— Раз ты меня не желаешь, я буду развлекаться, с кем хочу! Например, с этим твоим красавчиком-приятелем…
Он медленно повернулся к ней. Гермиона запнулась на полуслове и сжалась под стальным взглядом врача.
— Только попробуй, бешеная сука… — процедил Алатрион, — только тронь его. Или Ликимния. Или любого человека там, за стенами. Если я ещё раз хоть тень твоей мысли учую о том, чтобы прогуляться в городе — от тебя не останется даже горсти пепла. Ты знаешь, что я не шучу. Ты думаешь, я не знаю про сына лавочника?
Гермиона втянула голову в плечи и как будто бы в росте уменьшилась.
— Прошло две луны, — пролепетала она, — я не могу терпеть так долго…
— Можешь! — рявкнул Алатрион.
Она сползла на пол и спрятала лицо в ладонях.
Алатрион вернулся в кресло. Вздохнул, провёл ладонью по лицу, успокаиваясь.
— Можешь. Я работаю над нашим commodo vitae. Ты это знаешь.
Она всхлипнула.
Он решил сменить гнев на милость.
— Иди сюда.
Гермиона подползла к нему на четвереньках. Он подхватил её, как пушинку и усадил к себе на колени. Провёл ладонью по груди. Откинул прядь волос с её шеи и прикоснулся языком к ключице. Потом повёл его выше, до сонной артерии. Замер.
Её сердце билось редко. Очень редко. Человек уже потерял бы сознание.
Человек.
Она потянулась в его объятиях, повернула к нему лицо и приоткрыла алый рот. Провела кончиком языка по зубам. Её дыхание веяло холодом. Верхние клыки начали медленно, еле заметно вытягиваться, заостряться. Грудь её высоко вздымалась.
Алатрион лизнул её в шею и отстранился. Согнал с колен и
