родноверием. Поверженные, они превратились в благодатную почву, на которой выросла новая религия. Когда-то и она, умирала и становилась почвой. Я уверен, что политеизм и родноверие умрут снова, а монотеизм и христианство станут новыми всходами. Так что моя задача предельно проста: дождаться этого времени и выбраться на поверхность, чтобы высоко поднять знамя православия и понести его в будущее…
— Долго придётся ждать! — какая-то тревожная нотка проникла в безукоризненную работу сердца Главного Визионера. Он заёрзал в кресле и потерял патриарха из виду в увеличителе, и так испугался неожиданной мысли, что двойник каким-то чудесным образом прошёл сквозь толстое стекло и встал рядом, что душа провалилась в пятки. Оглядевшись, убедился, что патриарх всё так же неподвижно стоит на своём месте в увеличителе, шевелились только его губы.
— Ничего. Я подожду. В моём распоряжении — целая вечность. Бесконечное количество вечностей, если потребуется.
Что за нелепость! Очень хотелось возразить патриарху. Сказать, что нет никакого бесконечного количества вечностей, да и сама вечность под большим вопросом. И он и не патриарх вовсе, а его очередной, неизвестно какой по счету, двойник, хоть и стремящийся стать оригиналом. И нет у него никакой возможности дождаться падения родноверия и нового подъема христианства, нет не то чтобы вечности, но даже и нескольких лет жизни — в любой момент его место может занять другой двойник, а он будет разобран на атомы. И с чего бы вдруг ни с того ни с сего пасть язычеству и родноверию, принесшему благоденствие тартарцам и всему человечеству? Зачем сходить с пути, который подтвердил свою правильность, и вытаскивать из сундука христианское рубище, изъеденное молью? Чтобы опять погрузиться в мракобесие и нищету? Поднять со дна забытые грехи и страсти, словно гниющих утопленников, и попытаться воскресить их, чтобы вспомнить, что человек — всего-навсего вор, убийца и прелюбодей. Суть его такова, и ничто не может её изменить. А раз так, то надо вечно каяться в грехах и жить с надеждой на прощение Богом, которого может и не быть. Ведь, перефразируя слова патриарха, что есть Бог как не идея, требующая воплощения. Но ведь не всякая идея может воплотиться, а если всё-таки всякая, тогда идея, что нет никакого Бога — тоже.
— Ждите, тем более что ничего другого вам не остается, — тревожная нотка полностью заглохла в Главном Визионере, он снова наполнился покоем и умиротворением. — Заодно думайте над ответом на вопрос, который вам неоднократно задавался…
— Это вы о моём молчании после того злополучного диспута? — шевелились губы патриарха, а всё тело хранило обет неподвижности. — Вас почему-то не устраивают три основных объяснения, которые стали общепринятыми. Они вам кажутся банальными. Вы думаете, что я храню в тайне истинную причину своего молчания, как некое оружие, которое планирую применить против вас, когда придет время… И правильно думаете. Ведь именно вы отняли у меня всё, включая саму жизнь. И я действительно планирую применить это оружие против вас. Надеюсь, оно будет убийственным… Завтра… Приходите в это же время… Я буду вас ждать и дам ответ…
— Почему бы вам не дать его прямо сейчас? — опять тревога нашла лазейку в каменном панцире, внутри которого билось сердце Главного Визионера.
— Хороша ложка к обеду, — эти слова были произнесены и улетучились, но оставили видимый след после себя — ехидную ухмылочку на лице патриарха в увеличителе.
— А если я завтра не приду?
— Обязательно придёте. Ведь человек не может не присутствовать при собственной смерти.
Далеко не впервые двойники угрожали Главному Визионеру — можно даже сказать, что практически все они делали это. Рано или поздно любой двойник, даже самый осторожный и миролюбивый, сталкивался с необходимостью изменить схему своего поведения и попробовать что-то новенькое, радикальное — например, разбить бронированное стекло собственным лбом за неимением других более подходящих для этого предметов, откусить себе язык и выплюнуть его на виду у посетителя, сплести из собственных волос, если таковые имелись, веревку и удавиться на ней, биться в истерике, кричать, сыпать проклятиями и всевозможными угрозами. Чего только не насмотрелся и не наслушался в Паноптикуме Главный Визионер — многие слова и действия повторялись неоднократно и не вызывали особого интереса, тем более необъяснимой тревоги. Скорее, наоборот — снимали напряжение и расслабляли. Но не в этот раз. Какое-то новое ощущение проникло в сердце вместе с последними словами патриарха. Это было тревожно и интересно!
— А если я прикажу сегодня избавиться от вас?
— Пожалуйста. Тогда вам придётся ждать ответа ещё дольше, пока мой новый двойник не станет оригиналом и не принесёт вам всё тот же убийственный ответ на блюдечке.
— А если я вообще закрою эту тему? То есть исчезнет очередной оригинал патриарха, а его двойники больше не появятся?
— Что ж, тогда вами займётся кто-то другой. Так что я бы на вашем месте не тянул кота за хвост. Завтра — идеальное время, чтобы получить ответ, который, вероятнее всего, вас убьет…
Какая-то неприятная струнка трепетала и звенела в сердце Главного Визионера, он ещё долго сидел в кресле, ожидая каких-нибудь слов или действий от патриарха, но тот сохранял молчание и неподвижность — стоял как столб, как восковая мумия, даже не моргая и не дыша, так что казалось — умер. И не падал только потому, что окоченел.
Хотелось определиться с судьбой этого человека: решить, оставлять его в Паноптикуме ещё на какое-то время, перейти к следующему двойнику или вообще закрыть эту тему, предав полному забвению последнего патриарха православной церкви. но ведь тогда придётся принять одну из общепринятых точек зрения, объясняющих историческое молчание, так и не услышав правды, так сказать, из первых уст. ждать до завтра! ожидание — противнейшая штука. бедный Бог или Боги. если Он или Они существуют, как же тяжко Ему или Им приходится! Он или Они ждут всё время и даже — вне времени, целую вечность и бесконечное количество вечностей! Им ничего другого не остается — только ждать и ждать, зная, что на смену одному ожиданию придёт другое, и не будет этому конца.
Решение подождать до завтра нелегко далось Главному Визионеру, пойти на поводу у двойника патриарха, предоставить ему ещё один день жизни ради того, чтобы услышать его версию, объясняющую историческое молчание, — а если ничего особенного он завтра не скажет, отнимет у меня драгоценное время, поглумится надо мной перед исчезновением, передаст эту эстафетную палочку следующему двойнику, который, несомненно, тоже сумеет заронить в моё сердце зерно сомнения, засунуть в меня червоточину, — скажет, например, что лишь следующий двойник, достигший
