встал сзади. Лукас ожидал, что отец сейчас стиснет его шею голыми руками, сломает её в порыве бешенства, но злость Эосфора была холодной. Ледяной и расчётливой.
– Нет, – сказал он, склоняясь к его уху и выдавая свою ярость лишь тем, как затрещали стиснутые дрожащими руками ручки кресла, – нет. Ты сам себя убьёшь.
– С радостью, – улыбка тоже далась просто. Неискренняя и болезненная, сделанная назло, адресованная скорее не отцу, а тем нескольким братьям и сёстрам, что неловко заглядывали в приоткрытую дверь – наверное, Годфри собирался подняться всего на пару минут. Должен был вернуться, и не вернулся – дети пошли его искать. Лукас зацепил взглядом стопку бумаг на крайней полке шкафа. Наверное, билеты на самолёты – логично, что они были у главы семейства.
– Что?.. – Эосфор-старший часто заморгал, пытаясь понять, является ли и эта фраза издёвкой.
– Ты лишил меня жизни ещё год назад, – ответил Лукас. – Запер в психушке. Изводил. Посадил в инвалидное кресло. Я не жалею ни минуты о том, что сделал. Мне нечего терять: я калека, не имеющий возможности общаться с миром, – отчего-то думать об этом было гораздо больнее, чем говорить – может быть, странно, может быть, должно было быть наоборот – но сейчас это было только на руку. – На меня с жалостью смотрит женщина, которую я… люблю, – вот здесь голос подвёл – но Эосфор упрямо моргнул. – Я для неё – псих, посаженный в золотую клетку. Ты думаешь, я хочу жить? – на дрожащих губах появилась усмешка. Эта правда оказалась самой болезненной – Лукас никогда не произносил её, даже когда мысленно беседовал с самим собой. Ему всё ещё было страшно умирать, всё ещё хотелось волшебного щелчка и нормальной жизни, где ничто не менялось – и он мог спокойно заниматься своими делами. Но…
Это так. Эосфор много раз говорил, что хочет умереть – но ни разу не говорил, что не хочет жить. Как оказалось, это разные вещи. Ему были невыносимы мысли о будущем, ему не хотелось продолжать бороться – как бы он ни храбрился, думая о том, что побег Хлои лишь подтолкнул его к совершению правого дела, это всё-таки надломило его. Серьёзнее, чем он мог представить себе, пока просто сидел в своей комнате и ждал.
Годфри с яростью толкнул коляску вперёд. Лукас уцепился за подлокотники, закрывая глаза, ожидая, как и его братья, нового приказа. Последнего в своей жизни – и его он намеревался выполнить. Лишь потому, что приказ совпадал с его истинным желанием.
Он молча принял лезвие из рук Зака. Протёр его, чтобы не оставить отпечатков брата. Все, кому не были отданы приказы, стояли чуть поодаль, глядя на него из коридора. Лукас замечал страх в глазах братьев и сестёр. Во взгляде малышки Ребекки, которую никто не догадался увести. Которой до боли стискивала плечи Джорджина – они обе вышли из комнаты Хлои, руки у обеих были перепачканы краской. Эосфор бы задался вопросом, что девочки делали, почему не остановили его, когда услышали, как он выехал в коридор, но…
– Вы обвините в моей смерти доктора? – задал он гораздо более важный вопрос, поднимая глаза на отца, что стоял совсем рядом. Мужчина поджал губы.
– Если она будет иметь глупость вернуться сегодня.
– У тебя не получится, – качнул головой Лукас, снова улыбаясь. – Тебе нужно бежать. Если попытаешься её тронуть, тебя схватит полиция.
– Пусть попробует. Через двадцать минут сюда придёт Рэй, – Эосфор-старший шагнул назад. – Если ты всё ещё будешь жив, твоей подружке-доктору конец – и плевать на безопасность. Я уничтожу её, – он отступил ещё, заметив, как Лукас, изменившись в лице, стиснул в ладони лезвие.
– Прощай, папа, – ответил он. Годфри, явно не ожидающий этого выбора, покачал головой.
– Я не хотел этого, – помолчав несколько секунд, сказал он, глядя прямо в глаза сыну. Взгляд был незнакомым – сквозь холод и мрак выступало что-то ещё. Эосфор бы попытался понять, что именно – но не успел. – Я не хотел этого до самого конца, – ещё мгновение – и мужчина отвернулся и захлопнул дверь, едва не пришибив ею Зака.
– Прощай, брат, – чуть потише сказал Лукас и ему. Тот молча взглянул на него и выскочил вслед за отцом. Эосфор чуть дёрнул уголками губ – точно, Зак с детства не мог терпеть вида крови. Лукас отвернулся, опуская голову.
– Не надо, – услышал он хриплый шёпот, полный ужаса, будто на вдохе. – Не н-над… – окончание проглотили, – п-пожал… – кого-то оттолкнули, раздался девичий возглас – похоже, кто-то из сестёр умолял отца остановиться. Эосфор их понимал – страх парализовал их, кто бы ни пожалел его – они не могли заставить себя пересечь те несколько метров в коридоре, что их разделяли. Они не могли набраться в себе сил бороться за него – потому что смотрели друг на друга и думали лишь о том, что сами могут оказаться на месте обречённого на смерть брата. Во взгляде у каждого наверняка был ужас, и ещё: уверенность в том, что, если худшее случится не с ними – они помогут отцу уничтожить ещё кого-нибудь, лишь бы сохранить свою жизнь.
Толпа медленно качнулась, отступая назад, вслед за отцом. Кто-то всё-таки всхлипнул, дёрнулся, но сделал не больше пары шагов – судя по звуку, высокий старший брат, может быть, Макс, схватил непокорного и потащил вниз за собой. Всхлипывания стали громче, но толпа ускорялась, и вот – плач уже был еле слышен. Лукас на секунду опустил веки, продолжая прислушиваться к нему. Болезненная дрожь проходила по его телу при осознании одной простой истины – сестра оплакивает его. Эти рыдания звучали на кладбищах – а он был всё ещё жив. Уникальная возможность – услышать, как кто-то плачет по тебе, когда ты так близок к смерти, но ещё не пересёк черту. Наверное, привилегия тяжелобольных и лежащих в коме людей.
Интересно, счастливчик ли он? Ведь такие слёзы означали, что его и правда помнят. И любят, наверное. Будет ли он покоиться с миром? Это ведь то, чего он так хотел.
Когда внизу хлопнула дверь, сообщая, что все покинули дом, Эосфор стиснул зубы, отгоняя от себя эти мысли. Думать было некогда – обратный отсчёт пошёл.
Лукас прижал лезвие к запястью. Сейчас никто не придёт его остановить – значит, можно не пытаться вскрыть себе горло. Да, так – это будет медленно, но, по крайней мере, он не допустит гибели доктора. Он уже делал это – боль быстро утихнет, когда он опустит руки в воду, потом
