время был как на ножах. Да и государь стал относиться к нему холодно после возвращения из Польши Филарета.
Там же, при дворе, теперь постоянно мелькает Пожарский, рядом с ним Волконский. Как государь едет куда, в ту же Троицу на богомолье, то оставляет все дела на них да ещё на Мстиславского или Шереметева. А о Трубецких и о нём, князе Дмитрии, все вроде бы забыли. И в этой пустоте, где от дум некуда было деться, он который уже раз перемалывал одну и ту же мысль, что если бы не он, князь Трубецкой, не его казаки, то Пожарский никогда бы не освободил Москву… «Куда ему – с земцами-то!..»
– Москву освободил – так и не нужен стал! – с горечью бормотал он часто сам себе.
Так что даже забеспокоилась однажды супруга.
– Митя, ты что там у себя, в горнице-то, всё говоришь и говоришь? И вроде бы один! Я подумала было, что ты говоришь с Иваном! Гляжу, а он во дворе!.. А не с кем ведь более говорить! Уж не занемог ли? А то лекаря позовём!
– Анна Васильевна, уймись со своим лекарем! – рассердился он на неё.
Его раздражала эта забота жены. Он не был больным. Хотя сердце болело. Давила грудь не боль, а мысли, что его оттеснили от власти, попросту говоря, выбросили. Да и припомнили ему всё. Хотя и решили в Боярской думе простить те прегрешения всем и забыть о них. Да, кому-то простили и забыли. А ему нет. Тот же патриарх Филарет не забыл. А ведь у всех рыльце-то в пушку! Все прогнулись сначала под Расстригой, затем перед неведомым Вором, что пришёл в Тушино с поляками, попались и с Владиславом…
В Казанском приказе, куда его вызвали перед отъездом в Сибирь, его встретил лично сам Дмитрий Черкасский.
Тот занял пост главы приказа только что. Не прошло и года. Поэтому пока ещё был вежлив со всеми, кто являлся в его приказ.
– Дмитрий Тимофеевич, как самочувствие? Как дети, жена? – быстро заговорил Черкасский, довольный, что Трубецкой пришёл к нему в его приказ, в его комнатушку, как он называл свою роскошную палату. И которую, как он заметил, с завистью окинул Трубецкой.
Князь Дмитрий сухо отговорился, что, мол, все живы-здоровы.
Поговорив так сначала о пустяках, они перешли к делу.
Черкасский сообщил ему, кто поедет с ним в Тобольск.
– Вот их список, – подал он ему бумагу. – Познакомишься с ними здесь, а можешь в дороге. На твое усмотрение.
– Ладно, познакомимся в дороге, – сказал он. – Ты вот сделай-ка мне одолжение по старой памяти. Направь туда со мной дьяка Хвицкого.
– Извини! Его нельзя, – виноватым голосом ответил Черкасский. – Он не у меня. В Земском приказе.
Князю Дмитрию стало тоскливо. И тут не прошло то, что он хотел: иметь при себе там, в Сибири, проверенных и преданных когда-то ему людей. А сейчас дьяк Иван Фёдоров был для него новое лицо. И тот же дьяк Степан Угорский. Похоже, молодой. Он даже не слышал про такого… Мирон Вельяминов – тот мужик резкий, злой.
Он знал, почему его направили на воеводство не куда-нибудь, а в Сибирь, в Тобольск.
– Подальше с глаз долой! – выйдя из комнаты Черкасского, тихо выругался он на бояр и тех же дьяков, выполняющих то, что прикажут во дворце, в семье Романовых.
И эта мысль хотя бы немного утешила его.
Себя на этом месте он мыслил по-иному. Уж он-то навёл бы порядок в государстве…
С Москвы они, новая тобольская власть, выехали в конце 1624 года по зимнему пути, чтобы к весне добраться до места.
Но они не успели добраться до Тобольска по зимнику. Ледоход захватил их в Тюмени, в маленьком и паршивом городке, что стоял над рекой Турой, на нагорном месте, возвышаясь на десяток саженей над водой.
Далее за ней, за слободкой, стоял мужской монастырь. Открылся он недавно, как уже сообщили ему, князю Дмитрию. За Турой, на луговой стороне, против устья Тюменьки, появилась ещё одна слободка. Тоже крохотная. В общем, городок, хотя и рос, производил удручающее впечатление. И делать в нём было нечего, как только пить.
Им стал Иван Плещеев. Другого воеводу, с которым он вроде бы тоже был дружен, князя Дмитрия Петровича Лопату-Пожарского они оставили в Верхотурье.
Прощаясь с ним, Лопатой-Пожарским, в Верхотурье, он пожал ему руку, обнял.
– Ну, будь здоров, Петрович! Давай, жду отписки о делах!..
В общем, простились и уехали. А вот тут, в Тюмени, они застряли на неделю, дожидаясь схода льда. И эту неделю от тоски, скуки и раздражения, уже накопившегося за дорогу, князь Дмитрий пил каждый день. Сначала он пил с Вельяминовым. Затем к ним присоединились и дьяки.
И в один из таких дней он зло поругался с Вельяминовым. Не выдержал он вот этой ссылки. Как ни крути, а это была ссылка. И он сорвался. Потом были ещё и ещё столкновения. Так что к концу той недели вынужденного безделья они уже не могли смотреть друга на друга. А началось вроде бы с безобидного. Они вспомнили Ляпунова, Прошку. Вельяминов с восторгом отозвался о нём. Князя Дмитрия покоробило это. Он так и не мог простить Ляпунову его издевательства над собой там, в подмосковных таборах, вместе с Заруцким…
– Без него – не было бы и ополчения! – злился Вельяминов, стараясь что-то доказать ему, защищая Ляпунова… «Куда такому на царство-то!» – со злостью подумал он, что правильно сделали, когда прокатили на Земском соборе Трубецкого те же казаки, его казаки.
А князь Дмитрий уже понял за дорогу, пока они ехали все вместе, что у него там, в Тобольске, не будет службы, только скандалы.
– Да-а, собралась ещё та команда, – с сарказмом процедил он тихо сквозь зубы, после очередной стычки с Вельяминовым, когда тот при нём, нарочно при нём, стал похваляться, как он побил Заруцкого под Рязанью.
– Это ведь тоже, Дмитрий Тимофеевич, твой бывший дружок! – прошёлся Вельяминов насчёт него.
Князь Дмитрий промолчал…
Но всё заканчивается. Закончилось и их вынужденное безделье. Они погрузились на дощаники и отплыли, пошли вслед за ледоходом.
Каких-то три дня мелькнули быстро. И вот на четвёртый день их караван судов миновал стрелку Тобола и вышел в Иртыш. Тут их судёнышки подхватили и закачали волны большой реки. И сразу же перед ними появился город. Казалось, он вырос, как в сказке, на высокой береговой круче. И такой, что с реки, чтобы рассмотреть его, приходилось задирать голову, рассмотреть его частокол деревянных стен, башни и колоколенки… А вон под кручей, в низинке, избёнок ряд. Похоже, там посад и там же пристань, амбары, шалаши, кибитки, а может быть,
