обязан возвращать долг предателю даже после его смерти.
— Что за чушь?
— Уверен, как только король узнает всю правду, он смилуется над госпожой Ловетт и позволит ей жить тихо и спокойно, не опасаясь преследования. Он не станет винить дочь за грехи отца.
— Король поступает так, как считает нужным. А теперь, будьте любезны…
Я перебил ее:
— Генри Олдерли — изменник и лицемер. Двадцать лет назад он…
Леди Квинси фыркнула:
— Уж вам ли не знать, что в те времена многие наделали глупостей и забыли о верности королю. Но благодаря Акту о забвении и возмещении ущерба никто сейчас не будет ворошить прошлое.
— Акт здесь не поможет, миледи.
Я достал письмо, найденное мною среди бумаг Томаса Ловетта.
— И в этом случае король не станет проявлять снисхождение, — прибавил я, развернул письмо и, стараясь скрыть волнение, продолжил: — Мадам, вторым палачом покойного короля был не Томас Ловетт. В тот день Ловетт занемог. Человеком, следившим, чтобы Брендон не дрогнул, и показавшим голову короля толпе, был Генри Олдерли. Я видел это сам, своими глазами, только не знал, кто прячется под маской. Вот почему во времена республики дела Генри Олдерли процветали. Кромвель оказывал ему покровительство.
Пепел и кровь.
От лица леди Квинси отлила вся кровь.
— У вас нет доказательств.
— Это письмо — достаточное доказательство. Оно написано рукой Кромвеля.
Тут половица скрипнула снова. Потом еще раз. Пламя свечей задрожало. Из-за ширмы вышел высокий мужчина.
Я упал на колени. Леди Квинси встала и присела в реверансе.
— Дайте мне письмо, — приказал король.
Его величество отошел в сторону, чтобы прочесть послание. Я застыл, будто каменное изваяние. Леди Квинси села на прежнее место. Время шло. Ноги у меня ныли от долгого стояния. Угли в камине рассыпались в пепел. Одна свеча оплыла, затем погасла. Сколько времени нужно, чтобы прочесть одно короткое письмо и обдумать его содержание?
Мне показалось, что король плачет. Но когда он наконец повернулся к нам, на его лице не было слез, а рокочущий голос звучал так же спокойно, как обычно.
— Марвуд, вы ведь были там, не правда ли? В толпе у Банкетного дома.
— Да, сэр.
— Какое впечатление на вас произвел мой отец? Как он себя вел?
— Ни один человек не смог бы держаться с бо́льшим достоинством, чем он, сэр. — Я вспомнил маленького человека с печальным лицом, в жилете и с ночным колпаком на голове. Вспомнил, каким невозмутимым он казался и как безукоризненно властвовал собой. — Ваш отец вел себя как подобает королю.
— Вы были всего лишь ребенком, — мягко произнес монарх. — Увидеть подобное зрелище… Что вы тогда думали? Что делали?
— Я плакал, сэр.
Кровь и пепел. Пепел и кровь.
Позже леди Квинси отправила меня домой в своей карете, той же самой, в которой я ехал, когда она разговаривала со мной возле Новой биржи, однако эмблему на дверце уже заменили. Когда слуги освещали мне дорогу, я заметил, что на месте герба Олдерли — самки пеликана, кормившей птенцов, — появился знак вдовы: ромб, внутри которого были изображены незнакомые мне символы. Надо думать, это герб сэра Уильяма Квинси, объединенный с ее собственным. Внутри кареты, как и в прошлый раз, пахло благовониями.
Вечер выдался ясный и холодный. Карета была хорошо освещена, а слуги — основательно вооружены. Мы ехали вдоль стены Сити, огибая руины. Взошла луна, посеребрив лондонское пепелище.
Король взял с нас обоих слово хранить молчание. Сделав измену Олдерли достоянием гласности, мы ничего не добьемся, и леди Квинси это не поможет. Эдвард никогда не узнает правды об отце. Королю несвойственна мстительность, он не станет наказывать сына за грехи родителя.
Я понимал, что должен радоваться. Король оказал мне милость. Отец по-своему счастлив, и ему ничто не угрожает. Благодаря моему возросшему жалованью мы ни в чем не будем нуждаться, и я даже обзавелся хоть и скромным, но респектабельным статусом. Если госпожа Ловетт будет осторожна, она сможет жить без страха, а господин Хэксби поможет ей, да и золото из отцовского кошелька не даст ей пропасть. Даже Лондон восстанет, будто птица феникс из пепла. Чего еще желать?
Но человеку всегда чего-то не хватает. Карета, покачиваясь и подскакивая на ухабах, ехала к Стрэнду, а я думал только об Оливии, леди Квинси, и о том, что мне никогда не заслужить ее благосклонность.
Где-то на пепелище собака завыла на луну.
Глава 56
Вдалеке собака выла не переставая.
— Закройте окно, — сказал господин Хэксби.
Из большого чердачного окна в доме на Генриетта-стрит открывался вид на город. Все вокруг окрасилось в разные оттенки серого, лишь кое-где мерцали слабые огоньки окон и фонарей. Небо темнело, близилась ночь. В воздухе пахло дымом и рекой, и от этой едкой смеси першило в горле.
— Джейн, ведь дует же! Вы нас обоих насмерть простудите!
— Прошу прощения, сэр.
Кэт закрыла окно и задернула шторы. Господин Хэксби сидел у огня, дрожа то ли от холода, то ли от болезни, то ли и от того и от другого сразу. На столе рядом с ним горела свеча, вторая стояла на каминной полке. Поодаль от камина вытянутое помещение превращалось в царство теней, к длинному столу были прикреплены чертежные доски.
— Вы принесли еще угля?
— Да, сэр.
Взяв принесенное из подвала ведро с углем, Кэт направилась с ним к камину.
— Вам надо согреться, — сказал Хэксби, когда она со стуком высыпала угли в очаг. — Я же вижу, вы продрогли до костей.
Кэт с улыбкой кивнула, хотя на самом деле из них двоих более замерзшим выглядел господин Хэксби, а не она.
— И проследите, чтобы утром на чердаке было тепло. Перед началом работы разведите огонь пожарче. От замерзшего чертежника толку мало.
Кэт положила совок и взглянула на господина Хэксби:
— Вам, наверное, пора домой, сэр. Госпожа Ноксон, должно быть, гадает, куда вы запропастились.
Господин Хэксби состроил недовольную гримасу, однако поднялся со стула, правда не без труда. Взяв кочергу, он поворошил угли. Кэт принесла ему плащ, и чертежник позволил ей накинуть его на свои тощие плечи.
— Хотите, провожу вас, сэр?
Конечно, не до самого дома, во двор «Трех петухов» Кэт заходить не станет, но хотя бы до входа в переулок, ведь Стрэнд даже в воскресенье
