«Вторая мистификация, — продолжает автор рецензии, — поистине громоподобна. Оказывается, что никакой аварии, ничего «опасного для жизни» в фильме не случилось. Оказывается, линия электропередачи с оборванными проводами давным-давно обесточена, просто какие-то головотяпы забыли снять таблички «Смертельно!», «Опасно для жизни!» Стало быть, пост, добровольно занятый Молодцовым, никчемен и попросту смешон? Стало быть, вся кутерьма, поднятая вокруг «аварии», вся безалаберщина, путаница, нестыковка не стоят выеденного яйца?
Нет, не стало быть! Странное дело, но это эксцентрическое опровержение вовсе не снимает, а двоекратно усиливает конфликтность картины. Никак не принижает благородного порыва героя, всей рьяности (а не тщетности!) его усилий, его гражданской добродетели.
Так что же всё-таки, с точки зрения авторов, «опасно для жизни», кроме увесистого разряда электричества? Для здоровой жизнедеятельности общества, утверждают они, крайне опасны безответственность, необязательность, этакая круговая порука безразличия, равнодушия, с которой неспособны совладать ни громы небесные, ни молнии. Так и стоит эта могучая электровышка, так и болтаются оборванные провода немым укором безответственности, бестолковости, неумения или нежелания в самом простом и безотлагательном деле наладить прямую связь четких, ясных, осмысленных (а стало быть, гражданственных) поступков.
Но у комедии иной завершающий аккорд, очень важный и очень дорогой для ее создателей («Без этого финала я бы просто не взялся снимать картину», — говорил мне Гайдай). Здесь же, у высоковольтки, на глазах у Молодцова (который только что узнал, что радел он вроде бы впустую, зазря) пробивается маленький родничок, ширится, разливается в поток и вдруг ударяет фонтаном. Разверзлись силы подземные, лопнула какая-то окаянная труба! И киногерой, не раздумывая, бесстрашно бросается в поток, стараясь телом прикрыть брешь.
Вот как надо. Молодец, Молодцов!»
«Опасно для жизни!» действительно стала единственной комедией Гайдая без какой-либо погони (ведь даже в «Инкогнито из Петербурга» была небольшая сцена массового преследования Бобчинского и Добчинского). Однако погоню здесь успешно замещает эпизод своеобразной драки у оборванного провода (главный герой мешает пылкому грузинскому снабженцу подвергнуться смертельной опасности). Кроме того, ближе к концу происходит сцена энергичной беготни по управлению, в котором работает Молодцов. Персонаж Куравлева является, как бог из машины, и спешно исполняет требования заждавшихся его посетителей. Без этой сцены фильм воспринимался бы всего лишь как еще одна убийственная сатира на бюрократию, вроде вышедшей чуть раньше картины Эльдара Шенгелаи «Голубые горы, или Неправдоподобная история».
Афиша гайдаевской комедии «Опасно для жизни!»
Присутствуют в картине Гайдая и довольно смелые шутки в адрес милиции. Героиня Нины Гребешковой нравоучительно изрекает в беседе со своим новым начальником в исполнении Борислава Брондукова: «В милицию просто так, Андрей Павлович, не забирают. Теперь». Думается, раньше 1985 года на это подчеркнутое «теперь» цензура никак не закрыла бы глаза. Но в первый год горбачевского правления, видимо, уже давало о себе знать дуновение грядущей гласности.
Дальше — больше: в другом месте персонаж Толораи пафосно восклицает: «Наша милиция неподкупна!» И тут же двусмысленно добавляет с издевательской ухмылкой: «Это же даже смешно!»
Среди других обращающих на себя внимание реплик есть немало гайдаевских автоцитат. Леонид Иович явно сознательно заставляет своих новых героев произносить фразы, источник которых опознается мгновенно. «Даю вам честное благородное слово!» — расписывается в своей благонадежности герой Вицина, употребляя для этого реплику Шпака из «Ивана Васильевича…». А милиционер Рокотов, сыгранный Кокшеновым, в финале жмет руку Молодцову и жовиально произносит: «Желаю успехов в труде и большого счастья в личной жизни». Эти же слова адресовал пуговкинский прораб смирновскому Верзиле в «Напарнике».
Однако самые последние кадры картины выглядят вовсе не по-гайдаевски. Фонтан из прорванной трубы подымает Молодцова почти к небесам. Барахтающийся, словно в невесомости, Куравлев — зрелище скорее трагикомическое, чем веселое. Заключительный шутливый титр тоже мрачноват: на стоп-кадре с парящим Молодцовым возникают жирные черные буквы: «Это конец…» — а затем добавляется привычное: «…конец фильма».
Глава двадцатая «ЧАСТНЫЙ ДЕТЕКТИВ»
Перестройка. Инин и Волович. Харатьян
После окончания работы над «Опасно для жизни!» в карьере Гайдая произошел самый долгий перерыв с тех пор, как он стал заниматься кино. История Спартака Молодцова не вдохновляла режиссера с самого начала, и меньше всего ему хотелось вновь браться за сценарий, к которому не лежала душа. А других сценариев в поле зрения Гайдая в то время и не было.
Поэтому во второй половине восьмидесятых годов Леонид Иович, как никогда до того, проводил много времени с семьей. Подрастала его внучка Оля, и дедушка был с ней неразлучен. В своем следующем фильме — «Частный детектив» — Гайдай даже доверит внучке эпизодическую, но комически выразительную роль девочки, летящей в самолете вместе с героиней Натальи Крачковской.
Но идея картины «Частный детектив» возникла далеко не сразу. Чтобы не сидеть совсем без работы, Гайдай в то время снял около десятка сюжетов для сатирического киножурнала «Фитиль», каждый продолжительностью две-три минуты. Сценарии были простецкие — и привнести в них свое эксцентрическое видение Гайдаю практически не удавалось. Зато он смог снова поработать со многими любимыми артистами: Пуговкиным, Кокшеновым, Куравлевым, Невинным, — а также с теми, с которыми ранее не доводилось сотрудничать: Николаем Парфеновым, Борисом Новиковым, Леонидом Ярмольником, Александром Панкратовым-Черным, Юрием Волынцевым, Ниной Руслановой.
В 1987 году Леониду Гайдаю было присвоено звание народного артиста СССР (народным артистом РСФСР он стал еще в 1974-м). Впрочем, Гайдай был почти равнодушен к любым званиям, премиям и наградам, полупрезрительно-полушутливо называя их «цацками». При этом Леонид Иович, несомненно, знал себе цену, отдавал себе отчет, что «народным» режиссером в буквальном смысле слова он стал задолго до 1987-го. Перед выступлениями на встречах со зрителями Гайдай неизменно просил конферансье:
— Не надо перечислять никаких моих званий. Просто скажите, что слово предоставляется режиссеру Леониду Гайдаю.
Он понимал, что его имя говорит само за себя, и близким людям объяснял свою «скромность» афористично:
— Народных — много, а Гайдай — один.
«Леня очень спокойно относился ко всем номенклатурным радостям, — рассказывала Нина Гребешкова. — Как-то ему позвонили из горкома и сказали, что хотят посмотреть его картину.
— Хорошо, какого числа?
— Пятнадцатого.
— О нет, этот день у меня занят — я показываю свою картину на «Трехгорке» (старейшей московской текстильной фабрике «Трехгорная мануфактура». — Е. Я.).
