– Просто, я считаю, здесь все же будет спокойнее.
Эльга кивнула.
– Поезжайте. Не думайте обо мне, дядя Сарви.
– Но как же…
Сарвиссиану было тошно. Он считал, что предает Эльгу. В узоре его души ядовитым цветом прорастали мелкие шарики мимозы. Повинуясь странному чувству, Эльга словно поймала этот узор в воздухе и выкинула дурацкий желтый цвет. Получилось как-то само собой. Словно на букете.
Сарвиссиан, вздохнув, поднялся.
– Долгой жизни, госпожа мастер.
– Долгой жизни, дядя Сарви.
Так она осталась одна.
Дни на ветхом постоялом дворе тянулись, как смола.
Старая хозяйка приносила ей завтраки и ужины, ни о чем не спрашивая и даже, кажется, в иное время ее не замечая. Эльга чувствовала, как гудит, трясется, кричит и стонет от страха Край, как брызжет во все стороны жителями, но в Безрыбье было тихо. Если и объявлялся вдруг шальной всадник, то скакал насквозь, не останавливаясь.
Доски кончились, а листьев – хоть отбавляй. Справа лес, слева лес и прямо, если свернуть с кривой дороги, тоже лес. В нем Эльга и проводила почти все время.
Оказалось, складывать букеты можно и на земле, а если сплетать с травой, то букет словно парит в воздухе. Набивать мастера смерти она перестала. Пусть. Позже. А то пока перевод листьев один. Вместо разноглазого из-под пальцев на прогалинах и лужайках по всему лесу прорастала Эльгина память. Сидела под дубом за марбеттой мастер Мару, повернув голову, словно к чему-то прислушиваясь. Рядом надувал щеки смешной провидец Илокей Фаста, держа в руках кувшин с молоком. Жмурился на шелестящие березы Рыцек с усевшимся у него на коленях котом, тоже Рыцеком. Вот уж парочка!
Сидели на лавочке мама, папа и сестра. Плевали в небо жители Дивьего Камня. Отворачивался Шивван с лицом, похожим на полынью. Смотрел из окна титор Гельмих Астараго, вид его был задумчив. За спиной титора проступало – остролист, осина, яблоня – бледное лицо Каршетта.
Дальше по берегу ручья шли строем воины командира Некиса, нес букет Сист, господин Некис, задержавшись, произносил последние слова Башквицам и Ружам, которые тесной, провожающей толпой высыпали к меже.
Плыл дым, белел в дыму старик в меховом малахае, неслись олени, на взгорках, кочках, пятачках свободной земли вдруг возникали мужчины и женщины, когда-то Эльге знакомые, улыбались дети, встав, махал рукой с фургона Сарвиссиан.
Медленно бродя среди деревьев, переходя от одного букета к другому, Эльга вдруг поняла, что ее тихий и славный Край прежним уже не будет. Вот он, весь здесь, в листьях, в лепестках и стрелках мха, а настоящий, тот, в котором она жила, истончился, растаял…
Умер.
Она села и заплакала, а потом, видимо, в помрачении, в исступлении попыталась набить мастера смерти. И раз, и другой, и третий. Листья чернели, земля вспухала комьями, ветер сносил начатое и топил в воде. Ненавижу! – шептала Эльга. Ненавижу.
Толку от этого было – чуть.
Она выдержала две недели добровольного заточения и, когда месяц приблизился к своей середине, пошла в сторону Гуммина и Стогона.
К людям.
Эльга набивала букеты на лоскутках ткани и оборотных сторонах щитов. На горжетах и бортах телег. На полотне палаток и дощечках с неряшливыми, изломанными краями. Она дарила силы идти дальше, надежду увидеть родных, свежий ветер, память, улыбки, веру, тишину, добрые слова.
Изменить что-то в человеке на лету, как с Сарвиссианом, у нее больше не получалось. Эльга пробовала дважды. На женщине, которая, потеряв сына, утратила всякий интерес к жизни и шла за мужем просто потому, что он привязал ее к себе веревкой. И на воине, бежавшем от смерти из-под города Валина, ожесточившемся, дерганом, зарезавшем ради куска мяса заночевавшего в поле такого же беглеца.
Впрочем, она, как могла, постаралась изменить их в торопливом букетном узоре, но получилось ли это, так и не узнала. Люди ушли, унося букеты с собой, и не объявились больше. Долго думать о них не было никакой возможности. Дорога, как прилив, выносила к ней, стоящей у обочины, новых и новых людей, нуждающихся в помощи и мастерстве.
Эльга никому не отказывала.
Как-то сама собой у нее появилась палатка, несколько человек обосновались рядом, считая ее, видимо, чем-то вроде надежного дерева в бурю. Они и охраняли ее, и кашеварили, и собирали листья, и молчаливо смотрели, как выходят из-под пальцев букеты.
Возможно, желтые катышки мимозы в Сарвиссиане ей почудились, думала Эльга. Пусть человек и лиственный узор, но невозможно что-то менять в нем без посредника, которым служит букет.
На сердце ее было тяжело.
Зарядили дожди и словно смыли людской поток. Правда, возможно, просто сбежали все, кто смог сбежать. Об участи остальных думать было страшно. В один из последних дней пожатья с конным отрядом на взмыленных лошадях прибыл жуткий слух: господин кранцвейлер Дидеканг Руе расстался с жизнью, разноглазый взял Стогон без боя.
Листья сказали Эльге об этом раньше, сказали и иное: мастер смерти принял титул, и город, и Край и тут же убил шестьсот сорок семь горожан. Собравшаяся на площади толпа металась в панике, а негодяй смеялся.
Как никогда раньше Эльге хотелось стать грандалем.
Она бы все изменила. Вернее, она изменила бы одну несущественную деталь. Один узор. Одного человека.
Грандалю же, кажется, доступно…
Через день она двинулась к Гуммину. За ней никто не последовал. Побоялись.
Эльге и самой себе было тяжело объяснить, почему она направилась не в родное Подонье, чтобы схорониться там с семьей, а все ближе и ближе к мастеру смерти. «Сколько там от Гуммина до столицы? И десяти лиг нет. Почувствует ведь, убьет, вертелись мысли. Что ему я? Еще один мертвец в длинном, длиннющем списке. И я его ненавижу, да, ненавижу, как может жизнь ненавидеть смерть.
Страшно. Но иду. Возможно, я все та же глупая девочка, что и год назад».
Неубранная пшеница мокла на полях. Избы в местечках стояли покинутые, но некоторые несли следы разорения. Видимо, кому-то не давало покоя чужое, лежащее бесхозно добро. Спала она под деревьями, накрывшись сотканным из листьев одеяльцем. Мимо шмыгали лисицы и белки, четыре человека в утренних сумерках прошли с мешками на горбах. Что тащили – неясно. Куда – непонятно.
Лес за ночь пожелтел, словно постарел разом, пошел пятнами. Кончилось пожатье, отмучилось. Вроде и красота, но почему-то тревожная, совсем не радостная. Будто похоронный наряд. Почему раньше нравилось?
Где-то за лигу от Гуммина в городке Сизме Эльга увидела новую, в серебристо-черных горжетах стражу. Усато-бородатая, грозная, она стояла на входе, блестя вышивкой и новенькими нагрудниками. Проходить через нее было страшно – а ну как схватят! Учуют как-то, что она не питает к новому кранцвейлеру нежных чувств, и схватят.
