А я буду осторожнее.
Она взяла новую доску, подбила сак ближе. Вы, похоже, не чувствуете, пока вам ничего не угрожает…
Букет за букетом Эльга упорно набивала мастера смерти, и каждый раз букеты чернели, трескались, превращались в прах. Едва она хотела добавить листьев, поправить узор, сделать невинный какой-то штрих, и в руках у нее оставались одни осколки.
Пальцы стало жечь.
Набивка приносила все больше боли, но Эльга не обращала внимания. Пусть пальцы хоть заживо, до косточек сотрутся!
– Не нравится? – шептала она, сама чуть не плача. – Надеюсь, ты мучаешься. А еще, надеюсь, тебе страшно.
Потом просто не осталось сил.
Первых беженцев они увидели через день.
Это была семья – муж, жена, двое погодков, мальчиков, наверное, восьми и девяти лет, – которая тихо брела по краю дороги. Лица у них были пыльные, у детей глаза и губы отерты тряпочкой. Женщина тащила на спине высокий бельевой тюк, прихваченный через малахай к ней платками и веревкой. Мужчина в заношенном муландире, какие носили лет пятнадцать назад, тянул тачку с посудой и тем, что удалось прихватить – какими-то свертками, железными прутьями, бочонком, мочалом, кадками. Дети шли с худыми мешками на лямках, очень похожими на первый Эльгин сак.
Они спросили про ближнее местечко, далеко ли оно, можно ли там остановиться, мальчик, младший, попросил воды.
Над переносицей у Сарвиссиана легла вертикальная кладка, словно ему защемили лоб. Он свел фургон с дороги, и все вместе они устроили небольшой привал, развели костер, пожарили клубни и мясо, подсластили воду из ручья медом.
– Откуда вы? – спросила Эльга.
– Издалека, – махнул рукой на запад мужчина. – Третью седьмицу идем. Надо бы еще дальше, в тайя-гу.
В глазах у него стоял страх.
– Гонит кто? – спросил Сарвиссиан. Борода у него дернулась, брови сдвинулись. – Титор какой или энгавр?
Женщина посмотрела почему-то на Эльгу.
– Смерть гонит, – сказала она, подбирая под себя ноги. – Мастер тангарийский. С разными глазами. – И добавила шепотом: – Он смерть и есть.
– Говорят, он один войско Края победил, – добавил мальчишка постарше, выгребая прутиком из костра кусок мяса.
– Целую тысячу! – показал руками его брат.
Среди солнечного дня сделалось холодно, зябко. Казалось, далеко беда, далеко, а она рядом. Близко. Смотрит в упор.
– Вы видели его? – спросила Эльга.
– Не, – заговорили мальчишки. – Кто посмотрит, тот умрет.
– Не видели мы его, – сказала женщина. – Просто через наш городок с Аветы, с Жиморца, с Повяти люди хлынули, кто конный, кто пеший, кто из войска сбежал, кто торговлю свернул, три дня рекой.
– Мы уж понаслушались, – очищая кожицу с клубня, сказал мужчина. – Говорят, он людей за людей не считает. Что дети, что старики, все ему едино. Мертвые даже приятней. Говорят, посмотрит, и человек замертво падает. Или просто пальцем укажет. В том и мастерство. В Жиморце, по слухам, всех, кто не сбежал, уморил.
Он дал очищенный клубень старшему сыну, тот разломил его пополам и поделился с младшим.
– Ну, мы и не стали ждать, когда нас коснется, – сказала женщина. – Все бегут, а навстречу никого. Ни одного воина. Сначала хотели до столицы податься, а потом Гайс мой (мужчина при этих словах кивнул) сказал, что и Стогон не удержится, и кранцвейлер, – она понизила голос, – скорее всего, недолго проживет. Решили как можно дальше на восход идти, пусть и места дикие, так все лучше, чем умереть.
Сарвиссиан с треском сломал сухую ветку, подбросил в костер.
– Что, и остановить некому?
– Так как остановишь мастера, который с самой смертью знается? – вздохнула женщина. – С ранней весны, говорят, все началось, когда он в Серых Землях силу обрел. Вроде как по условиям тех, кто ему эту силу дал, он теперь всех людей должен под корень вывести. Плата с него такая.
– Вранье, – сказал Сарвиссиан.
– Может, и так, – согласилась женщина.
Листья шумели: страшно, страшно!
Поев, собрались быстро. Эльга с Сарвиссианом дали семье с собой круг сыра, несколько тыкв и мешок клубней. Попрощались:
– Храни Матушка-Утроба.
Не оборачивались.
Дальше стало хуже.
Солнцедар сменился пожатьем, но собирать урожай на полях и огородах никто почему-то не спешил. В день они встречали по десять, по пятнадцать человек, бредущих навстречу, к восходу, потом беженцы потянулись уже обозами, на телегах, в возках, пешком, на коровах и волах, на козах, даже на волокушах, обтрепанные, грязные, молчаливые, с такими же молчаливыми, усталыми детьми.
Их впервые ограбили. Три мужчины и четыре женщины окружили их фургон, наставили вилы и косы, вежливо, стыдясь самих себя, попросили отдать им еду и деньги. Эльга рассталась со всеми эринами, что имела. Впрочем, тратить их было некуда, разве что на доски, которые почти кончились. Мастер смерти ни в какую не желал становиться букетом, неизменно уничтожая и листья, и древесную основу.
Сарвиссиан с каждым днем делался все мрачнее.
– Скоро они отбросят всякое стеснение, – сказал он.
Люди шли и шли, утекали по дорогам от сумасшедшего мастера, как песок. Они были злы и измотаны. Фургон дважды попытались отбить, но Сарвиссиан действовал решительно, угостив кнутом и кулаками сначала женщину и подростка, на ходу с хриплыми криками ринувшихся разуздывать Аннику, затем – несколько часов спустя – трех угрюмых мужчин, вооруженных палками и большим мясницким ножом. Правда, во втором случае им откровенно повезло – нападавших спугнул воинский отряд, топающий в сторону столицы. Одного из бандитов поймали и без разговоров повесили.
В стоящем на отшибе местечке со смешным названием Безрыбье Сарвиссиан, темно-фиолетовый на правую половину лица, сказал:
– Госпожа мастер, я должен вывезти Ильму с детьми из-под Гуммина.
– И куда? – спросила Эльга.
– На юг, на границу с калифатом. У меня там есть дом.
– Думаете, он туда не дойдет, дядя Сарви?
Сарвиссиан потер заросшие щеки. В глазах его плеснула неуверенность.
– Не знаю. Сначала он, наверное, с Краем будет разбираться.
– Не думаю, что он станет убивать всех. Ему же нужны слуги, нужны работники.
– А сколько тех живых останется?
Ответа на этот вопрос Эльга не знала.
– Я возьму фургон, – сказал Сарвиссиан.
– Хорошо, – кивнула она.
– Я припрятал несколько эринов, вам хватит на два-три месяца здесь. Но вы можете поехать со мной, если хотите.
– Нет, дядя Сарви.
