Эльга даже зажмурилась.
Хорошо, какой-то сердобольный мужичок у ворот подсадил ее на телегу, так и проехала, ничего не видя, ни о чем не думая, пряча пальцы в подмышках, словно они могли ее выдать. Я – маленькая птичка с птичьего дерева.
Не остановили. Не ссадили. Взять с нее было нечего.
Пустых домов было много – занимай любой, если не боишься. Иные сбежали и не вернутся. А иные арестованы стражей.
Версень.
Пятнадцатый день рождения Эльга встретила в узкой комнатке, которую она заняла с молчаливого согласия соседей – хмурого бородача с неопрятной женой. Они тоже были пришлые. Возможно, согласие произошло от букета, которым она чуть смягчила скверный характер женщины. Эльге уже не казалось преступлением поправить узор в человеке. Не убийство же. Что-то сломалось в ней.
Весь день рождения она развлекалась тем, что заставляла листья выбираться из сака и кружить вокруг, строила их в отряды, чтобы они схлестнулись между собой, смотрела, как березовые накидываются на ольховых, как, будто кровь, капает крошка. Победителей подкидывала вверх, и они просыпались унылым, сухим дождем.
Слава! Слава!
Было ли весело? Не было. Лишь темное желание поднималось изнутри. Эльга попыталась набить светлый и радостный букет, но пальцы то и дело промахивались по листьям, узор сбоил, вылезали какие-то жуткие отростки, то глаз мастера смерти, то его тонкие губы, складывающиеся в ненавистную уже усмешку, словно он наблюдал за ней издалека. Интересно, да? Эльга разметала листья.
Где там мастер Мару? Вернулась ли в Гуммин?
Листья шептали мрачные новости. Мастер смерти утвердился в столице. Имя у него оказалось Скаринар. Скаринар Ольботтог. Себя он стал именовать Великим Повелителем Края и иных земель. Один за другим вейлары поднимали серебристо-черные флаги, признавая его власть над ними. Воины одевались в новые горжеты. Повсюду появились заносчивые, громкоголосые тангарийцы. Им отходили должности энгавров и титоров. Во дворце зазвучала странная, дикая музыка.
Неделю назад Повелитель выезжал в Халонг, город в пяти лигах на севере.
После его визита похоронили восемь десятков человек. Скаринар сказал, что это на первый раз, многих он еще пожалел.
Мелкие восстания вспыхивали там и сям, самое большое разразилось в Фалабадском, южном вейларе Края. Новые приближенные Великого Повелителя, желая отличиться, убили три тысячи восставших вместе с женами и детьми. Еще несколько сотен сейчас гнали в Стогон на честный и беспристрастный суд.
Для этого перед дворцом строили длинный помост и готовили виселицы и плахи. Хотя мастер смерти любил убивать сам и никакие приспособления, никакие посредники между ним и будущим мертвецом ему были не нужны.
Утром народ усиленно зазывали на площадь. Кафаликс и его помощники срывали голоса:
– Подходите и слушайте! И смотрите!
Стража гнала по улицам Сизма не успевших спрятаться и утрамбовывала их в толпу. Эльга, в оцепенении гулявшая по городу, не сразу сообразила, что, схваченную за руку, ее развернули и поставили в тесный ряд между испуганной женщиной с мучнистым цветом лица и худым, сонным стариком.
Беззлобный шлепок пониже спины.
– Вперед.
Впереди оказались люди, головы, спины и белоснежный балкон, над которым темнел и серебрился колпак кафаликса.
– Жители Края!
Голос у кафаликса был жидок и надтреснут, как плохой кувшин, но его помощники под балконом подхватывали каждое слово.
– Жители Края!
– Наш Великий Повелитель и Великий Мастер Скаринар Ольботтог…
– Великий… – гремели помощники. – Великий…
Сзади в Эльгу вдруг уперлись объемным животом, сбоку больно наступили на ногу – ретивая стража втиснула в пространство площади еще десяток бедолаг.
– Ох, – сказал, не выдержав, кто-то, – вы сдавили меня до смерти.
– Не врите, вы еще живы, – парировали тому.
– Я едва дышу!
– Тише! – шикнули на умирающего сразу с нескольких сторон.
Эльга тоже едва дышала. Речь, произносимая кафаликсом, казалась ей бестолковым лиственным шелестом. В глазах все плыло. Смотришь – и нет балкона, размытое пятно. Сморгнешь – и тонешь в мелком рисунке из затылков.
– …ликий Мастер…
И что-то там еще.
С неба заморосило. Капля упала Эльге на самый кончик носа. Рядом шевельнулась, повела плечами женщина с мучнистым лицом.
– Еще и дождь, – обреченно шепнула она.
– …приказывает…
Казы, казы, казы. В эхе не было смысла.
Неожиданно толпа пришла в движение, Эльгу потащило вбок, втиснуло в чернявого, остро пахнущего потом парня. Еще немного, и она, наверное, проткнула бы его локтем.
– Подходим! Смотрим!
Куда подходим? На что смотрим? На убитых? На мертвецов с целью опознания? Или на кого-то еще? Эльга ничего не понимала. Зато скоро стало посвободней, и она смогла убрать зажатый локоть. Вынужденный сосед благодарно выдохнул.
– Если вы увидите… обязательно… награда…
Эльгу повлекло вперед.
Мимо беленой стены городского суда, мимо цепочки стражников, помоста в углу площади – чуть ли не под самый балкон.
Там движение замедлилось, потому что дальше пропускали по одному. Идущие останавливались перед каким-то прямоугольным предметом, один из помощников задавал короткий вопрос, получал короткий ответ, и к предмету вставал следующий.
Дождь все так же крапал.
– Знаешь ее? – прозвучало через несколько голов.
– Нет.
– Свободен.
– Знаешь ее?
– Нет.
– Свободна.
– Знаешь ее?
Эльга шагнула, поднимая глаза.
– Не…
С трехлапой марбетты на нее смотрел букет работы мастера Униссы Мару. Ученица Эльга Галкава. Рябиново-яблоневая. Серьезная. Набитая нарочито небрежно, с детскими ошибками, с изломом по узору. Но это было не важно. Как не важно было то, что она никогда не заплетала волосы и не косила на один глаз. Это ж надо было мастеру так постараться!
Нет, другое ошеломило Эльгу.
Все листья требовали от нее одного: «Беги!» Беги! – кричали они. Беги, бедная моя девочка! Беги, глупая птичка! Чего ты стоишь?
И, наверное, не впади Эльга в панику, вызванную истошным воплем лиственного узора, все для нее сложилось бы удачно. Помощник кафаликса сказал бы: «Свободна» и пригласил к букету следующего. А она потихоньку ушла бы с площади в распадающейся на ручейки по улочкам толпе.
Поди опознай по букету-то!
Но Эльга дернулась, слепо побежала на стражу, наткнулась на кого-то, оттолкнулась, увернулась от протянутой руки, видя вокруг лишь серебристо-черную вышивку.
