приключений, покуда не встретился в Константинополе с одной еврейской женщиной, по имени Эсфирь Киера, которая стояла в близких отношениях с султаншей. Поддерживаемый ею, он на её же счет издал, хотя плохую, все же полезную хронику Закуто (см. выше, стр. 14), сокращенную и сжатую (1566-67). Он прибавил в дополнение к ней историческое произведение, которое до того времени ускользнуло от внимания евреев, именно, арабскую хронику династий сирийского хроникера, Абулфарага Баребреуса; ту хронику Шулам самостоятельно дополнил турецкой историей. Он перевел также с латинского языка интересное сочинение старого еврейского историка, Иосифа Флавия, в защиту от нападок александрийского врага евреев, Апиона. Более ценными были два документа, которые он присовокупил к хронике Закуто, историческое послание Шериры и важные сообщения Натана Бабли о времени гаонов, без коих целая эпоха еврейской истории представляла бы собой пустую страницу. Самуил Шулам намеревался кроме того написать историю гонений против евреев; неизвестно, исполнил ли он свое намерение. Эту мрачную сторону еврейской истории, это тысячелетнее мученичество еврейского племени изобразил в то время более способный историк, престарелый Иосиф Коген, тоже испанец по происхождению. Его «Юдоль печали» изображает целый ряд мрачных зрелищ, истязаний, умерщвлений и горе во всех его видах; но он все же мог заключить свою историю радостным повествованием о том, Самуил Шулам присоединил к хронике Закуто, слишком бедной сведениями о гаонах, историческое послание Шериры и важное сообщение Натана Когена Вавилонского о последних гаонах из ненайденного до сих пор источника. В конце сочинения он замечает, что умышленно пропустил сообщения Закуто об изгнании евреев из Испании, намереваясь составить полную историю гонений. Вместо краткой всемирной хроники Закуто, Шулам излагает хроникообразно историю ряда десяти всемирных династий. История Турции в этой части — его собственное дополнение. Наконец он дает в заключение еврейский перевод книги Флавия, «против Апиона».
Блестящее положение евреев в Турции вызывало в них стремление отыскать в прошлой их истории аналогичные блестящие эпохи. Для выполнения этой задачи всего более подходил хромой странник, Исаак Акриии, который проживал во многих странах и занимаясь собиранием редких сочинений. После долгих скитаний и лишений, он, наконец, причалил к тихой пристани; его поддерживала еврейская меценатка, Эсфирь Киера; позже он сделался домашним ученым герцога Наксосского и имел много времени для удовлетворения своей страсти. Он выбрал из своей коллекции два сочинения, содержание коих во многом напоминало положение турецких евреев в то время, и издал их под заглавием: «Голос радостного вестника». Это были: исторические рассказы об экзилархе Бостанае, родом будто из дома Давидова, находившемся в милости у первого калифа, Омара, и женившемся на дочери персидского короля, и переписка еврейского государственного мужа, Хасдая ибн-Шапрут, в Испании, с еврейским королем хазаров, Иосифом.
Даже еврейская поэзия принесла некоторые цветы, хотя осенние, на которых лежал отпечаток холодного солнца и сырого тумана, все же благотворно выделявшиеся на фоне безотрадной зимней пустоты других местностей и последующего времени. Но более самих произведений интересен их вдохновитель, Ибн-Яхия, один из отпрысков турецкой линии этой широко разветвленной семьи, которая в целом ряде поколений сохранила аристократизм ума и сердца её племени. Родоначальник Яков Там, сын Гедалия ибн Яхия, внук Моисей и правнук Гедалия ибн-Яхия II все с большой талмудической ученостью соединяли любовь к науке. Во время чумы Моисей ибн Яхия не только жертвовал тысячи дукатов в пользу пострадавших, но и бесстрашно ухаживал за больными, подвергая свою жизнь большой опасности. Его гостеприимство не делало никакого различия между приверженцами различных вероисповеданий. Его сын, Гедалия, мудрец и красноречивый оратор, подражал отцу в его добродетелях, присоединяя к ним еще любовь к поэзии. Он образовал поэтическую школу или поэтический кружок. От времени до времени он приглашал к себе молодых еврейских поэтов для прочтения своих стихов, а также обращался к тем из них, которые жили в отдаленных странах, с просьбой присылать ему их произведения, возбуждал таким образом их рвение и интерес к осиротевшей еврейской поэзии. Из многочисленных поэтов кружка Ибн-Яхии выделялись двое, Иегуда Зарко и Саадия Лонго. К ним можно, пожалуй, еще причислить жившего в Дамаске плодовитого стихотворца, Израиля Нагару. Правда, их стихи не блещут поэзией. В них нет ни возвышенных настроений, ни пафоса, ни вообще каких-либо чувств. Религиозные оды и нравственные размышления этих трех лучших поэтов школы Ибн Яхии полны банальных мест и вечно повторяющихся вариаций на одну и ту же истасканную тему. Более сносными были их эпиграммы, особенно написанные Зарко. Вообще же эти стихотворцы заслуживают названия поэта только из-за звучных и гладких стихов. Само собою понятно, что эта плеяда поэтов в своих стихах воспевала своего покровителя и вдохновителя, Гедалию ибн-Яхия. Израиль Нагара написал в своей юности много стихотворений общего содержания; его религиозные стихотворения (что весьма замечательно) построены по образцу его первых произведений и даже турецких испанских и новогреческих любовных песен. Израиля Нагару упрекали в том, что опьянение порождало его поэтические излияния и что в минуты веселья он вел себя не совсем пристойно.
Турецкие евреи принялись и за латинские стихотворения. Конечно, авторами их были бывшие мараны, которые, пребывая в той огромной тюрьме, какою для них была Испания и Португалия, научились языку своих притеснителей. Когда добросовестный врач, Аматус Лузитанус, популярный целитель и королей, и нищих, который, спасаясь от нетерпимости реакционной партии в Испании (см. выше, стр. 287), переселился в Салоники и там приобрел себе новых друзей и поклонников, но вскоре пал жертвой исполнения своего врачебного долга, погибнув от чумы, его друг, маран Флавио Якобо де Эвора, увековечил его память в прекрасных латинских стихах. «Он, который так часто возрождал угасавшую жизнь в больном теле страждущих и потому был так любим народами и королями, лежит ныне вдали от родины в македонской земле».
Удовлетворенные своим положением в настоящем, турецкие евреи стали подумывать о независимости. В то время, как евреи в христианских странах и не мечтали об этом, издавна привыкнув к покорности и к сгибанию спины пред своими притеснителями, турецкие евреи, напротив, чувствовали потребность в самоуправлении и независимости. Сообщения авантюриста Давида Реубени о воинственных еврейских племенах и коронованных еврейских властелинах в Аравии и Нубии серьезно занимали турецких евреев. Они жадно прислушивались к вестям из тех стран, стараясь найти в слухах и толках подтверждение своих догадок. К этому примешивались и мессианские мечтания: если, в самом деле, имеются еще независимые еврейские племена, то слова пророков о будущем блеске еврейского народа не были бреднями и непременно придут в исполнение. Поэт и историк, Самуил Уске, который, спасаясь от яростных преследований против
