целовали» [535].
В опровержение легенд о «разделении» страны подчеркнем, на Соборе царь созвал только «земских» людей. Опричные чины в нем не участвовали. По своему статусу они должны были безоговорочно выполнять все, что прикажет им государь. Большинство опричников и в самом деле были честными служаками, искренне восприняли возложенную на них великую ответственность. И все-таки новая опора Ивана Васильевича стала совсем не такой надежной, как он рассчитывал. Некоторые не выдержали соблазна власти. Брат царицы Михаил Темрюкович очень возгордился. Нищий горский князек вознесся в первые вельможи огромной державы! Кичился своим могуществом, а в способах обогащения не стеснялся. Летописцы сообщали, что он стал «человек великий и временной, управы было на него добиться не мочно» [536]. Глядя на таких начальников, наглели и некоторые опричники, притесняли и обирали земских, зная, что те не осмелятся пожаловаться.
Но и боярская оппозиция никуда не делась. Она завела сторонников в руководстве опричнины. Мы не знаем, какими способами это осуществилось. Может быть, после удаления Адашева и Сильвестра крамольники скрытно продвигали к царю других людей. Или обработали тех, кого Иван Грозный уже приблизил к себе. Царь воспитывал их в духе аскетизма, благочестия. Но кое-кто только лицемерно изображал, что принимает и разделяет его науку. Хотелось-то другой жизни. Как в Литве, Польше. С заговорщиками оказались связаны три человека, самых близких к государю: Алексей и Федор Басмановы, Афанасий Вяземский.
Иван Васильевич полностью доверял им, внимательно относился к их советам. Они манипулировали неумным Михаилом Темрюковичем. Они руководили следствиями по жалобам и доносам, могли прикрыть некоторые дела. Они ведали и кадрами опричников. Полагалось отбирать только людей вне всяких подозрений. Но среди опричников оказался, например, Темкин-Ростовский. Родственник князей Ростовских, пытавшихся сбежать в Литву и связанных с Владимиром Старицким, да и сам был он причастен к прошлым заговорам, побывал в плену. У Басмановых он стал доверенным лицом.
А в мае 1566 г. митрополит Афанасий вдруг объявил о болезни, оставил свой пост и ушел в Чудов монастырь. Вероятно, не мог забыть, как он два года назад предал царя, возвысившего его. Совесть была не спокойна, и доверие между ними так и не восстановилось. Но в Церкви сформировалась и своя оппозиция во главе с Пименом Новгородским. С ним сомкнулись епископы Филофей Рязанский, Пафнутий Суздальский, часть архимандритов. Афанасий очутился в «вакууме». И к царю не пристал, и группировка Пимена его подсиживала. Он выбрал удалиться. Причем сделал это в отсутствие государя! Избегая любых объяснений и уговоров остаться. Хотя получилось — просто бросил руководство Церковью.
А первым кандидатом после него был Пимен, близкий к Владимиру Старицкому! Документы показывают, что в Москве он проводил чуть ли не больше времени, чем у себя в Новгороде, и всегда оказывался в центре политических интриг. Но государь уже во второй раз не подпустил его к митрополичьему престолу. Выдвинул архиепископа Казанского Германа (Полева). Он был постриженником Иосифо-Волоцкого монастыря, вместе со своим отцом, старцем Филофеем, вел в 1553–1554 гг. следствие над «жидовствующими». Герман полностью поддерживал необходимость оздоровить государство, его родственники служили в опричнине. Казалось, лучшую фигуру найти было трудно. Он уже прибыл в Москву, въехал в митрополичьи палаты. Но… против него неожиданно выступили Басмановы [537]. Обвиняли Германа в чрезмерном властолюбии. Доказывали, что он станет при царе «новым Сильвестром». А фактически подыграли Пимену! С одной стороны, возражали епископы, с другой — государевы любимцы. Аргументы у них были разные, но действовали они в одном направлении. Грозный засомневался и снял кандидатуру.
Но и Пимена он не желал. Назвал игумена Соловецкого монастыря Филиппа (Колычева). Он происходил из боярского рода, в молодости даже поучаствовал в измене, мятеже Андрея Старицкого. После этого раскаялся и принял постриг. Он был настоящим подвижником, квалифицированным богословом и вообще очень ученым человеком. В архиве сохранились десятки его изобретений, которые он внедрял в своем монастыре. Это и гигантские гидротехнические сооружения с хитрыми трубопроводами, когда вода из 52 озер подавалась к мельницам, приводила в движение меха и молоты кузниц. И механическая сушилка, веялка, и устройство для разминки глины при изготовлении кирпичей, и др. Царь знал о его благочестивой жизни, учености. А вдобавок, вся его деятельность проходила далеко от столицы, от политики, борьбы церковных группировок. В этой борьбе он был заведомо «нейтральным», мог объективно разобраться, что же творится в Церкви.
Но Филипп еще только выехал в Москву, а по дороге против него уже устроили провокацию. Он был всего лишь игуменом, и официально государь пригласил его только для «совета духовного», однако новгородская верхушка откуда-то знала, на какой пост его прочат! Выслала к нему огромную делегацию, даже «с младенцами» [538], которая вывалила ему кучу жалоб и просила ходатайствовать перед царем об отмене опричнины. Хотя в это же время новгородский Пимен находился в Москве, встречался с царем. Но почему-то подобные жалобы через него не передавались!
А Филипп был искренним Божьим служителем. Если попросили, счел своим долгом передать. Но когда он добросовестно пересказал государю все, что возложили на него новгородцы, его подставили. Пимен и его партия обрушились на игумена, объявили его врагом царской политики и просили Царя об утолении его гнева на Филиппа» [539]! Не получилось. Государь, как выяснилось, никакого гнева на игумена не держал и на поводу у интриганов не пошел. Он пригласил Филиппа пообедать с собой, дружелюбно беседовал. Понял, что честного священнослужителя втягивают в дела, в которых он не разобрался. Разъяснил, зачем нужна опричнина [540].
Филипп отказывался от высокого сана, но Иван Грозный уговорил его ради блага Церкви. Поддержала часть духовенства. А чтобы не возникало больше недоразумений и Филиппа не впутывали в провокации, царь и митрополит разграничили сферы влияния. Фактически подтвердили те же самые условия, какие принял Афанасий при введении опричнины, — Иван Васильевич не вмешивается в церковное управление, а предстоятель не касается государственных дел. 20 июля 1566 г. Филиппа избрали на митрополичий престол, и данное обязательство, о его невмешательстве в политику царя, было зафиксировано письменно в соборной грамоте, скреплено подписью святителя [539].
И первым делом, за которое пришлось браться новому митрополиту, причем вместе с царем, стала борьба с чумой. В Европе, в антисанитарных условиях тесных городов, она была частой гостьей. В нашей стране эпидемии случались гораздо реже. Но сейчас граница сдвинулась, царские гарнизоны стояли в Ливонии. Туда-сюда ездили купцы, перемещались воинские отряды — и разносили заразу. Летом 1566 г. чума перекинулась из Швеции, стала косить людей в Новгородской земле, Полоцке, Великих Луках, Смоленске, дошла до Можайска. Царь мобилизовал людей на борьбу с
