лишь ждал подходящего случая. Впрочем... этот листок мог бы остаться в его кармане, если бы я не дал повод, чтобы достать его. То есть вопрос был правильный. Что ещё? Песня на смотре, которую я спел сразу на двух языках – именно после неё Семичастный и написал фамилии Молотова и Маленкова. Вернее, написал он их позже, когда ему разрешили отправиться в Сумы, без этой поездки такая записка – всего лишь компромат, не более того, причём не на меня. Но последовательность событий вырисовывается однозначная, а это означает, что я иду в том направлении, которое Семичастный – и, наверное, Шелепин – считают правильным.
Вот только я не знал, куда я двигаюсь.
Я вздохнул, оторвал взгляд от Железного Феликса, достал бумажник – и отложил его в сторону. Вырвал чистый лист из записной книжки, аккуратно переписал на него номера телефонов, обозначил их двумя буквами – А и О, – а записку Семичастного отправил в многострадальную вазу и поджег. Подождал, пока бумажка догорит, разогнал ладонью дым, и убрал новый листок в бумажник. Конспирация, конечно, была так себе, при необходимости мои коллеги не постесняются применить и терморектальный криптоанализатор, который взламывает шифры любой сложности за время набора нужной температуры. Но в данном случае им даже ТК не потребовалось бы применять – к услугам Комитета были самые актуальные телефонные справочники, так что соответствующие телефонам фамилии станут известны достаточно быстро. Я подумал, что можно применить чуть более сложный шифр – например, прибавить к номеру известную последовательность чисел, хотя бы 1212121, но вспомнил, что в телефоне Молотова было две девятки – и решил не усложнять себе жизнь. Мне и так предстояло неопределенное время светить лицом перед комиссией из Киева.
Но выйти из кабинета я не успел. У самой двери меня остановил двойной звонок телефона – пришлось возвращаться и понимать трубку.
– Да? Орехов слушает.
– Виктор, это ты? Это Андрей, мы с вами в Лепеле... – донесся до меня приглушенный расстоянием голос.
Некстати вспомнился анекдот «а по телефону не пробовали?»
– Да, привет, Андрей, – я мысленно хмыкнул, вспомнив ещё одну песню из будущего, которая вполне могла бы зайти и сегодня. – Что-то случилось?
– Нет... то есть да, товарищ капитан просил вас оповестить...
Он опять запнулся. Интересно, у него с Ириной из паспортного стола что-нибудь получилось? Или он так и продолжил заикаться при виде той девушки?
– О чем, Андрей? – поторопил я.
Комиссия может и разнервничаться.
– Ну тут это... помните список, который мы составили?
– Конечно.
– Тут одна из этого списка того... убегла.
У меня опять в груди пробежал неприятный холод. Женщин в списке было ровно две, но одна ничем не выделялась – просто приехала в город из деревни под Минском, – и я включил её лишь из любви к порядку. А второй была Антонина Гинзбург. И что-то мне подсказывало, что речь шла как раз о ней.
Меня вдруг осенило – я понятия не имел, сообщили мы в Лепель о том, что у нас задержан их житель, да и о его смерти, кажется, там тоже пока не знали. Или знали, а вот я об этом не знал, и это была серьезная моя недоработка, которую не спишешь на то, что я был немного занят какой-то художественной самодеятельностью.
– Кто именно? – спросил я.
– Гинзбург, Антонина Макарьевна, – Андрей произнес
