он умер. Но обидчик обидчику рознь. Так-то они и меня не слишком любят, – Семичастный усмехнулся. – Но понимают, что возможностей для их полной реабилитации у нас с Сашей не было. А вот у Лёньки – были. Понимаешь, о чем я? [2]
Было бы странно не понять. Антипартийную группу в 1957-м разгонял Хрущев, и он же потом раскидал по городам и весям тех её членов, которых не сразу вышвырнули из партии и со всех постов, кто-то даже стал директором электростанции в богом забытом городе. Но Хрущева самого убрали в 1964-м, и, казалось бы, это был хороший повод восстановить Молотова, Маленкова и Кагановича в партии и хотя бы дать им нормальную пенсию. Но не восстановили и не дали, и те оказались в непривычных для себя ролях просителей. Кому-то из них вроде бы партийный билет всё же вернули, но много позже, уже в восьмидесятых, а остальные так и померли беспартийными, хотя кто-то вроде дожил чуть ли не до развала СССР. [3]
– А почему с ними так? – поинтересовался я.
– Боятся, – бросил Семичастный. – Говорю же – волкодавы, только дай слабину, сожрут. Никита их в кулаке держал, но всё равно боялся. И Лёнька тоже... боится. Ты поговори с ними, можешь на меня сослаться, они тебе многое могут рассказать.
Я задумчиво посмотрел на листок и сказал:
– В той группе было много больше членов Политбюро...
– Президиума. Тогда этот орган назывался Президиум. И их было восемь. Точнее, семь – и примкнувший к ним Шепилов, Дмитрий Трофимович. Примкнувший – потому что если бы посчитали всех скопом, то было бы большинство в Президиуме, восемь из пятнадцати. А это уже не антипартийная группа, а нечто большее. Но люди разные, не все спокойно перенесли пятьдесят седьмой, кого-то так пришибло, что мама не горюй, – объяснил Семичастный. – Булганин спёкся, только что не спился, этот всех сдаст, если подумает, что будет ему какая выгода. Первухину уже ничего не надо, у него здоровье шалит, у Сабурова тоже, надорвался ещё в войну и потом, как бомбу делали. Они в драку не полезут. Ворошилов мог... да, мог. [4]
Я обдумал информацию об этих людях, которых в моем будущем давно и прочно забыли.
– А Каганович?
Семичастный отрицательно покачал головой.
– К нему тоже не лезь, у него свои игры, он между Калининым и Москвой мечется, думает, как всех обмануть ловчее. Связи у него есть, их было бы хорошо использовать, но если ты к нему придешь, через час это станет известно Андропову.
***
Семичастный давно ушел, а я всё сидел на своем кресле и смотрел на стену с портретом Дзержинского. Мне даже курить не хотелось, да и холод в груди сегодня напомнил о том, что сигареты намного увеличивают риски всяких инсультов в сорок лет, а у меня были планы не только на ближайшие двенадцать лет, но и дальше. И для этих планов мне нужно было всё здоровье, которое у меня будет.
Про прозвучавшую фамилию нынешнего председателя КГБ СССР я не спросил, побоялся, а Семичастный ничего не объяснил, оставив в воздухе подразумевающееся «верить нельзя никому» из неснятого фильма. Наверное, ему тоже верить не стоило, да и прежде, чем звонить этим «волкодавам» из антипартийной группы, следовало всё сто раз взвесить и измерить. Если мой сегодняшний гость прав хотя бы на десять процентов, меня эти ребята схарчат мимоходом, даже не дадут прокричать старорежимное «государево слово и дело». Да и в том случае, если успею крикнуть, посчитают провокатором, подосланным из Комитета – и схарчат. И будут, в общем-то, в своем праве.
Что я хотел от них услышать? Семичастный выложил листок с их фамилиями после моего вопроса, как можно превратить Киев в советский город. Но это, по большому счету, ничего не значило – сам листок был у него наготове, он написал эти фамилии и их телефоны ещё в Киеве и
