власти, совершила враждебное действие». Всех троих отвели в лес. По великому счастью, чекисты не узнали, что в клуне спал «четвертый член бандгруппы», приехавший из Зельвы. В лесу же начались «допросы с пристрастием», после которых никто из троих обвиняемых в живых не остался. А через два часа грянул гром, и содрогнулись небеса – началась война.
Много лет спустя в США один из эмигрантов, бывших таутининков, публично похвастал, что это он перерезал провода в поселке Ланкялишкай.
* * *
Отец Николай проснулся от крика соседского петуха и очень удивился, что все еще жив. И даже огорчился, что Господь не прибрал его, приуготовленного, минувшей ночью.
Не сподобился!
Сияло утреннее солнце, и блики его, лучи пробивались через кухонные окна под дверь опочивальни.
«Но ведь все вчера говорило за то, что отойду к Господу! И вот на тебе! Прямо воскрешение какое-то…»
Он облачился в любимый серый подрясник, надел скуфейку и пошел в церковь читать утреннее правило. Сосед-раввин раскачивал за оградой влево-вправо чугунный утюг, раздувая угли. Он приветливо окликнул из-за плетня:
– Доброго здоровьичка!
– И вам не хворать!
Было восемь утра, когда отец Николай отправился на Храмовую гору, прокладывая себе извилистый путь в толчее красноармейцев, повозок, грузовиков, зарядных ящиков, артиллерийских упряжек… Голову от пекучего солнца прикрывала соломенная шляпа-брыль, на груди сиял наперсный крест.
С легкой одышкой поднялся он на вершину горы, где теперь торчали каменные осколки разбитого храма. Вспомнил, как неделю назад заглянул в костел-казарму. Его визит к командарму не остался незамеченным местным зельвенским начальством, и когда он попросил разрешения побывать в костеле, дежурный по артполку сам отправился его сопровождать. Отец Николай очень удивился, увидев вдоль стен трапезной четырехъярусные нары, застланные армейскими одеялами. Дневальный стоял под ажурным навесом царского места, как под постовым грибком. В алтаре висели три портрета: повыше лик Вождя народов, по бокам и поменьше «образа» наркома Тимошенко и «первого маршала» Ворошилова. «Святая Троица» – усмехнулся про себя отец Николай. Разумеется, храм был осквернен многими непотребствами, и его полагалось заново освящать.
А теперь и эта забота отпала, поскольку теперь надо было заново возводить стены трапезной и купол, и всю алтарную часть, и звонницу… Кому теперь это под силу? Местные власти только рады – немцы убрали «памятник культа» да еще столь приметный.
В руинах, словно воробьи, прыгали мальчишки, пытаясь отыскать что-нибудь пригодное для их игр.
Слава Богу, что бомбы попали в пустой храм, солдаты были уже внизу по тревоге – и кровь не обагрила его камни. Отец Николай поднялся на самую высокую точку руин. Отсюда открывался раздольный вид вдоль всей Зельвянки; на леса, в которые она ныряла и из которых снова выбегала; и на всю Зельву, пригожий городок в садах, колокольнях, куполах, черепичных и драночных кровлях…
Войска все прибывали и прибывали, сверху хорошо было видно, как взмыленные кони тянули орудия, как тащились неровные расплывшиеся колонны пехотинцев, как расползались, словно лесные клещи по укромным углам, выкрашенные в цвет травы танки…
Отец Николай поднял свой крест и стал осенять им пусть и не христолюбивое, но все равно родное русское войско. Он призывал Бога помочь ему в этом походе. Читал вслух «Живые в помощи…» и «Спаси, Господи, люди твоя, и благослови достояние твое победу на супротивные даруя…» Это единственное, чем он мог помочь всем этим людям, обреченным на смерть, на плен, на безвестность…
Он услышал за спиной громкий шорох битого камня и громкий возглас:
– Ферфлюхте!..
Обернулся… В руинах стояли два немецких солдата и настороженно его разглядывали. Откуда они тут взялись, когда внизу столько советских войск?!
– Wahrscheinlich ist es eine Art Signalgeber… Bedingte Zeichen liefert (Наверное, это какой-то сигнальщик… Условные знаки подает), – сказал один из них.
– Ja, das ist russischer pop (Да, это русский поп).
– Nimm es nur für den Fall Weg! (Убери его на всякий случай!)
Старший поднял «люгер» и нажал на спуск, и в ту же секунду отец Николай понял, что предчувствие кончины его не обмануло. «Вот и смерть воинскую принял…» И обнял святые камни мертвой хваткой. В храме, пусть и разрушенном, смерть принял. А те, кто с душой в храме прощается, сразу в рай попадают… Так старики говорят. Им виднее…
Глава тридцать четвертая. Зельвенский прорыв
С некоторых пор полковник Зашибалов стал делить людей на две категории: на тех, кто пишет доносы, и тех, на кого пишут. Наверное, и на него уже настрочено немало «докладных записок». Но пока что им не давали ход, возможно, выручала его Золотая Звезда Героя Советского Союза… Ее острые лучи и спасали пока что от злых наветов, как противотанковые «ежи» спасают от танков. Был у него и еще один охранный титул – «участник штурма Зимнего дворца»…
И что за напасть эти доносы?! Зашибалов успел еще послужить в офицерском корпусе старой армии. Он прекрасно помнил, как презирали доносчиков, да и было их немного – раз-два и обчелся. И если уличали такого наушника, то с позором изгоняли из полка. Неприятие ябедников начиналось с юнкерской скамьи, если не с гимназической. А тут, в армии рабочих и крестьян, каждый третий, если не каждый второй проявлял свою «политическую сознательность», «партийную бдительность»…
Полковник Молев доносов не писал, на него писали, и Зашибалов не раз их читал. Кому и где перешел дорогу этот тихий мирный сибиряк, было непонятно. Но Зашибалов относился к нему не просто, как к подчиненному, к начальнику строевого отдела штаба дивизии, а как к другу. Умен и грамотен, подкован во всех сферах военных наук. Хороший практик. Почти готовый командир дивизии. По боевому заместительству Зашибалов ставил его сразу же за собой, не начальника штаба, как положено, а именно его, полковника Андрея Григорьевича Молева. И когда Зашибалов получил тяжелое ранение, он передал командование 85-й дивизией именно ему. Собственно, это были остатки дивизии, тут и полка не наскребешь.
