Но все же, но все же…
Генерал Голубцов, узнав о ранении Зашибалова, велел немедленно отправить его в Смоленск, во фронтовой госпиталь. Но до Смоленска надо было еще добраться. И Зашибалов пока оставался в районе боевых действий. Болело все тело, казалось, болела сама кровь. В ушах шумело и попискивало. Но он еще пытался шутить.
– Доктор, у нас в училище был эскулап. Курсант приходит и жалуется: «Голова болит и живот». Док разламывал таблетку пополам и говорил: «Вот это половинка от головы, а эта от живота».
Доктор слабо улыбался и перебинтовывал рану на груди. Багровый ореол расплывался по белоснежной марле с черной сердцевиной запекшейся крови.
Теперь полковник Зашибалов вел боевые действия за собственное выживание. В горячечном бреду его уже не должно было бы интересовать, что творилось вокруг. Его фронт проходил внутри тела, в его венах и артериях, где эритроциты и лейкоциты вели бой против бактерий. Еще не вошел в практику пенициллин, и дивизионный врач накладывал на раны салфетки, пропитанные ихтиоловой мазью…
– Жить будет? – допытывался Голубцов у хирурга.
– Постараемся, товарищ командующий…
– Он должен жить! На таких, как Зашибалов, армия держится!
* * *
Полковник Молев прибыл в Зельву с остатками своей дивизии и ошалел от того, что здесь творилось: ватагами, толпами, россыпью, реже взводами и ротами красноармейцы пытались перебраться на тот берег коварной речушки. Далеко не все умели плавать, и потому лезли в воду, надувая вещмешки, цепляясь за обрубки бревен, снятые с разбитых машин колеса…
Немецкая авиразведка доносила:
«26 июня в 15.30 обнаружена 50-километровая колонна из техники всех родов войск, движущаяся в восточном направлении, от Белостока к Волковыску…»
Никто не ожидал, что дорогу на Слоним, дорогу к старой границе, дорогу к себе домой, так нагло и прочно перегородят немцы – встанут во весь фронт свежая моторизованная дивизия вместе с элитным полком «Великая Германия». И куда бы ни совались отступавшие войска, на север или на юг, всюду натыкались на немецкие позиции, подкрепленные пулеметами и полевой артиллерией.
Выход из «бутылочного горлышка» был прочно забит стальной пробкой. Тем не менее, войска из белостокского выступа прибывали и прибывали, к ним присоединялись и части, выходившие из-под Гродно. Все это разнородное воинство – стрелки, конники, танкисты – накапливалось в окрестных лесках, хуторках, во дворах полудеревенской Зельвы.
Зельва выбрасывала войска на восток порциями. Одним удавалось прорваться и уйти, другие снова возвращались, нарвавшись на плотные немецкие заслоны.
В немецких штабах уже появился термин «белостокский котел». «Котел» находился под большим давлением. Того и гляди рванет! Правда, время от времени, русские все же прорывались и разбредались по лесам. Но с каждым днем в Зельву стекались новые части раздробленных, распотрошенных армий из Белостока и Гродно – 10-й и 3-й. Здесь скапливались танки, у которых еще оставалось горючее и снаряды, орудия разнокалиберных батарей – от зенитных до гаубичных. Прибывала кавалерия, казаки, которые шли на прорыв сами по себе – отчаянно, лихо, неостановимо никаким пулеметным огнем… Пришел даже легкий бронепоезд из Белостока. Не было только авиации. Ее заменяли надсадно гудящие оводы. Старшина Кукура поймал одного из кровопийц, оборвал ему крылышки и бросил на раскаленный капот полуторки. Овод пыхнул сизоватым дымком… Жара стояла невыносимая.
* * *
Такого наплыва людей Зельва не видела даже во времена конных Ганненских ярмарок. Больше всех радовались тому, что происходило в местечке, зельвинские пацаны. Столько техники сразу, и такой разной – глаза разбегались – тут тебе и танки, и броневики, и кони, и орудия всех систем, и грузовики с понтонами, с кухнями…
Как ни загоняли их матери по домам, вихрастые головы возникали то здесь, то там, всюду, где что-то происходило или должно было произойти нечто интересное.
К тому же многие из них разжились брошенными патронами и даже гранатами.
Ершистый пацан с облупленным розовым носом показывал, как надо бросать гранату. Старшина Кукура не успел к нему подскочить, паренек выдернул кольцо и приложил гранату к уху.
– Шипит! – улыбнулся он.
– Брось ее на хрен! – заорал Кукура, чувствуя, как мертвеет сердце. – Бросай, дурак!
Мальчуган швырнул гранату в речку и тут же поднялся столб воды, ила и тины.
– Во как надо! – удовлетворенно хмыкнул юный гранатометчик.
Старшина дал ему по уху.
– Ты понимаешь, что сейчас бы тебе башку снесло, и дружкам твоим тоже! Немедленно сдать мне все боеприпасы!
Пацаны неохотно вытряхивали из кармана винтовочные и автоматные патроны.
– А гильзы можно оставить?
– Гильзы можно. Можно все, что не взрывается… А теперь марш по домам! К мамкам, к мамкам! Тут стрелять сейчас будут!
* * *
Янкель Рувимович Хацкилевич шагал на работу. Собственно, никакой работы в закрывшейся поликлинике уже не было, ее имущество растащили сразу же в один день – вынесли койки, столы, шкафчики, стерилизаторы, грелки, кюветы, пинцеты, ланцеты – все-все-все – вплоть до подкроватных «уток», которые также могли пригодиться в хозяйстве. Не тронули только морг, побоялись туда идти. Морг стоял в глубине больничного двора в зарослях бересклета и орешника. Это был небольшой одноэтажный домик из беленого кирпича. Климат в Зельве был такой здоровый и люди в местечке умирали так редко, что в морге никогда больше двух покойников не собиралось. Теперь в больнице расположился какой-то проезжий армейский госпиталь, и Янкель Рувимович надеялся разжиться у коллег спиртом, бинтами, йодом – чем не жалко. На Мельничной улице он встретил раввина главной зельвинской синагоги. Он не сразу узнал его.
– Ой, ребе Шмуэль, а где же ваша борода?
– Я ее только что сбрил.
– Но почему, ребе?
– Лучше еврей без бороды, чем борода без еврея. Завтра-послезавтра в Зельву придут немцы и всех побреют. Не сомневайтесь. Вы слышали, что они сделали в Белостоке? Они собрали три тысячи местных евреев в синагогу и там сожгли вместе с синагогой.
– Боже, какой
