из-за того, что она съела что-то за ужином, ей стало нехорошо. У нее непереносимость глютена — это было вполне приемлемое оправдание. Если бы это не было так очевидно. Она не думала, что я помню, что, мы — были приглашены на другую вечеринку в тот вечер, и она поняла, что не может пойти, только когда Тара указала, что у меня день рождения. И это будет выглядеть некрасиво, если она откажет мне в этом.
Посмотрев второй акт в одиночестве и намочив рукав кардигана, пытаясь скрыть, что я плачу, я решила, что больше не позволю ей уйти от ответа. Я слишком долго молчала.
"Мило, что ты решила попробовать", — сказала она после того, как увидела наше с друзьями шоу. Я не "пробовала", я много работала над этим. Мне за это платили. Мы продавали билеты на большинство вечеров и получали отличные отзывы. И даже не начинай рассказывать мне о "милашке".
"Я всегда считала его мудаком", — сказала она, когда я вернулась домой из дома этого идиота, плача в пакет с моими вещами. Это было не из солидарности; раньше она всегда отзывалась о нём хорошо. Она просто хотела сделать вид, что была права в чём-то, что у неё было что-то, чем она могла бы меня превзойти, как способность распознать мудака издалека.
Наверное, нужно знать одного, чтобы понять другого.
"Это театральная школа — ты не поймешь", — говорила она неоднократно, например, когда я возвращался к столу из бара и обнаруживала, что все смеются над шуткой, которую я пропустила, или буквально каждый раз, когда они с Тарой рассказывали о своих днях.
Я сбилась со счета, сколько раз она отклоняла мои предложения потусоваться или соглашалась на них, а потом бросала меня, как только у нее появлялось другое предложение. А как часто она вычеркивала меня из планов, в которые меня включали ее собственные друзья. Она забирала Тару, приглашала ее и только ее на всякие мероприятия, делилась с ней секретами. Мы всегда были втроем, пока Кейт не захотела стать вторым.
У меня были свои друзья, своя жизнь — пока я не уволилась — и я всегда была рада поделиться ею с ней, но она перестала хотеть делиться со мной своей.
В тот вечер, когда я отмечала свой день рождения, мне так хотелось верить, что она заболела, но в глубине души я точно знала, куда она ушла. Я пропустила свой обычный поход в киоск с товарами, набралась смелости и пошла на вечеринку, и, конечно, она была там. Я застала ее в самый разгар произнесения тоста за своих новых соседей по квартире. Оказалось, что она предупредила нашего арендодателя за два месяца и переехала на новую квартиру, не предупредив меня. Я знала, что Тара переезжает к своему парню, но по плану в квартиру должен был въехать кто-то еще. По крайней мере, таковы были мои догадки.
Потом начались крики.
Когда я выхожу из ванной, Кейт стоит на другом конце оживленного коридора и ждет меня. Я не думаю, я просто действую. Я шагаю к ней.
"Что ты здесь делаешь?" — шепчу я, не пытаясь скрыть свой гнев.
"Я хочу извиниться".
"Хочешь? Или Тара хочет, чтобы ты это сделала? Давай, извинись — я уверена, она будет тобой гордиться. О, и не забудь снять это на видео для своих подписчиков!"
"Я изменилась".
"Нет. У тебя было больше года. Ты даже не удосужился написать мне простое "извини". Тебе пришлось проделать весь этот путь, чтобы сделать вид, что ты сожалеешь. Ты ничуть не изменилась. Это все то же самое дерьмо, которое ты всегда затевала".
"Может, мы просто сядем и все обсудим?"
"Конечно, а когда ты собираешься?"
Она оживилась от моей перемены настроения.
"Завтра утром?"
"Черт, я выгуливаю свою золотую рыбку. Вечер тоже уже занят — демонстрация шоколадного чайника".
"Лиз."
"Отвали."
Я поворачиваюсь и ухожу.
Отлично, наконец-то я вижу свою заклятую врагиню и не могу от нее убежать. Почему я не могла столкнуться с ней, когда молча сопела по Саутбэнк, возвращаясь в крошечную квартирку, которую делила с незнакомцами после очередного душераздирающего дня в офисе, или когда обедала в одиночестве в миллионный раз? Любой из этих вариантов был бы предпочтительнее, чем быть вынужденным работать, пока она наблюдает за происходящим. Она получает эксклюзивный доступ, чтобы наблюдать за тем, как я не справляюсь, и это унизительно. Все это совершенно унизительно.
В течение следующих нескольких дней я как будто наблюдаю за всем со стороны, а мое тело работает на автопилоте. Каждое приятное общение с гостем, каждое занятие, каждый раз, когда Тара рассказывает о чем-то, что они с Кейт делали вместе, — все это искусно подстроено. А потом я возвращаюсь в свою пустую комнату и плачу в подушку до изнеможения, а когда просыпаюсь, все начинается снова. В этот момент я могу быть как сильно разряженный аккумулятор. Никакая зарядка не вернет меня к прежнему состоянию; меня просто нужно выбросить и заменить кем-то новым и блестящим.
Уже поздно вечером в среду я выныриваю из этого состояния. В дверь стучат, и я спешу вытереть мокрые щеки, слезть с койки и выбросить гору использованных салфеток, разбросанных по комнате. Я смотрю в зеркало. Господи, я не могу открывать дверь в таком виде. Мой нос розовый, глаза красные, а на лавандовом топе спереди остались влажные пятна фиолетового цвета. Никто не будет искать мою соседку — она могла бы и не переезжать. Она все время проводит в комнате своего парня.
Я звоню, чтобы спросить, кто там, но в ответ раздается еще один стук. Отлично. Кого это, блядь, волнует? Я открываю дверь и вижу обеспокоенного Тома. Мы просто смотрим друг на друга, кажется, целую вечность, пока он вдруг не обнимает меня так крепко, словно боится, что я рассыплюсь, если он отпустит меня.
Дверь за ним закрывается.
Я всхлипываю ему в плечо, мое дыхание прерывистое, голова раскалывается, в ушах звенит.
"Все хорошо. Все хорошо. Ты в порядке", — шепчет он, поглаживая меня по затылку.
"Я не могу…" — это все, что мне удается вымолвить между неконтролируемыми рыданиями.
Том успокаивает меня, не отпуская, пока мои легкие не зазвучат в том же ритме, что и его. Он находит на столе мою бутылку с водой и заставляет меня пить, пока берет из ванной салфетки.
"Мне так жаль…"
Я качаю головой. Я не позволю ему извиняться, когда сама недавно вела себя с ним так же
