почетном месте глава семьи, рядом с ним Микола с Михайлой, ближе к выходу сели Наталья Акинфеевна с Марфой.
Каждый пост для населения Кубани был свято чтимым временем. Хотя Филипповки, так называли в Кубанских станицах Рождественский пост, и не был строгим, по сравнению с Великим, но казаки в любой из постов особо усердными были в молитвах. Обращались к Богу жители больших и малых станиц перед сном и с раннего утра, до и после трапезы, перед военными походами и после их окончания, во время походов. Для богослужений, если они приходились на время военных экспедиций, казачьи соединения возили с собой специальные передвижные церкви. В таких походных храмах служили благодарственные молебны после сражений, молились, если случались в рядах воинов болезни. Неукоснительно соблюдался и обычай носить нательные кресты, не снимая их ни при каких обстоятельствах, и образы святителя Николая Чудотворца и архангела Михаила – особо почитаемых святых в казачьей среде.
Ели в основном молча. За трапезой в пост лясы точить считалось в казачьих семьях грехом. Посему ели быстро, думая каждый о своем. Иван Михайлович, по привычке, выработанной с годами, отправляя в рот очередную ложку калуги, читал молитву: «Господи, Исусе Христе, Сыне Божий, помилуй меня грешного».
Микола с Михасем, уплетая ржаные лепешки, перекидывались короткими фразами. Иван Михайлович, поглядывал на них строгим взглядом. Братья умолкали в смущении. Порядок поведения за столом, установленный еще предками, исполнялся неукоснительно.
Закончив с трапезой, все встали и, перекрестившись на образа, прочитали благодарственную молитву. Марфа принялась убирать со стола. Иван Михайлович планировал заняться составлением очередной цидулки в атаманское правление и хотел было уже удалиться к себе, как отвлекся на негромкий разговор своих сыновей.
– Так расскажешь или нет, какой радостью твоя физиономия сегодня светилась? – донесся до слуха Ивана Михайловича вопрос Михася.
Микола стоял в легком смущении, поглядывая на Марфу. Та, будто не слыша ничего, продолжала убирать со стола.
Микола хотел было отмахнуться, мол, это не только мое дело, но поймал на себе добродушный взгляд Марфы и заметил, как она слегка кивнула ему. Он кивнул ей в ответ, понимая, что настало время оповестить и родственников о той радости, что послал ему с супругой Господь.
Не найдя подходящих слов чтобы как-то подготовить родителей и брата к сообщению, Микола, как и привык все делать напрямую, громким голосом, чтобы услышали все, произнес:
– Сподобил Господь нас с Марфушкой. Ребеночек у нас будет!
Наталья Акинфеевна, всплеснув руками, вытерла концом платка губы, произнесла: «Слава Богу за все! Радость-то какая!»
Иван Михайлович, как и положено главе семейства, скрывая чрезмерное волнение, подошел к Миколе и крепко обнял его:
– Радость истинная! Род Билых продолжится! Самое главное и ценное в жизни, дети, – сказал Иван Михайлович, – это семья. Сначала та, в которой рождаешься, а затем та, которую создаешь сам.
Михась, подбежав к брату, схватил его за плечи и радостно затряс: «Господи! Дядькой буду! Вот так новость!»
– Да шо ж вы все меня одного-то поздравляете?! – смущенно сказал Микола. – Чай, не один виновник сего торжественного случая!
– Конечно, Марфушка! – спохватился Михась. – Дай бог тебе здоровья, сестра!
Наталья Акинфеевна по-матерински с ласкою прижала к себе сноху.
– Спасибо, дочка, за радость такую!
– Ты, это, смотри, чтобы не навредить ребенку-то! Все по силе делай по хозяйству! – распорядился Иван Михайлович, с трудом скрывая внутреннее волнение. Отвернулся к образам, незаметно смахнув слезу с правого глаза, истово закрестился: «Слава тебе, Господи».
Казачки старались скрывать беременность и роды от посторонних, насколько это было возможно, и от домочадцев. Естественно, родные люди не могли не знать о последних месяцах вынашивания. Но о самих родах посторонние узнавали уже после их окончания. По убеждению казаков, чем больше народу знает о предстоящих и протекающих родах, тем труднее они будут проходить.
Но как ни старалась Марфа скрыть, не выдержало сердце, любовью к супругу Миколе наполненное. Поведала ему о радости душевной. Ну а как утаить эту радость от близких людей, с которыми живешь? Рано или поздно дознаются, увидят. Тем лучше сразу сказать. Радость эту хранили в семье Билых, почитай, до самых родов, когда Марфа благополучно разрешилась первенцем, названным, как и хотел Микола, Димитрием, в честь славного одностаничника Димитрия Ревы. Память о казачьей славе жила не только в воспоминаниях, но и в именах, передаваемых в поколениях.
Иван Михайлович удалился к себе, кумекать над цидулкой. Микола с Михайло, накинув теплые бешметы, вновь пошли на баз, запрягли коней и ушли в степь дичь пострелять да кровушку казачью разогнать.
Марфа же с Натальей Акинфеевной еще долго сидели у грубки, балакая о своем, о женском.
Рождественский пост подходил к концу.
Глава 43
Рождество
Ночь окутала своим звездчатым покрывалом станицу Мартанскую.
Среди всего этого мириада небесных жемчужин выделялась одна, не похожая ни на одну из остальных. Она появлялась таинственным образом в преддверии одного из самых главных праздников православного мира и так же, исполнив свою миссию, указав всем живущим на земле путь к тому месту, где был рожден Спаситель, таинственно исчезала. Так повторялось уже почти две тысячи лет, и так будет продолжаться до скончания веков.
Чумачий Шлях, далекий в это время года, мерцал мелкими звездочками с высоты темного, бездонного небесного купола. Чуть восточнее от него на станичные хаты взирала желтоокая луна, освещая тусклым светом протоптанные пути-дорожки, сходящиеся к центральной станичной улице. Четырехскатные стрехи, засыпанные снегом, были похожи на сахарные домики из сказки. Кое-где из дымарей хат сочился тонкой струйкой сизо-белый дымок. Ночь. Тихая, зимняя, торжественная и немного таинственная. Словно вся природа замерла в ожидании чуда. Даже собаки, по обыкновению своему перелаиваясь по ночам между собой от скуки, молчали, свернувшись клубком на снегу и уткнув носы в теплые шкуры.
Тишина в станице, не звенящая, как обычно, летними ночами, тишина полная. Ни дуновения ветерка, ни шороха ночного зверя.
Но вот, разрезая тишину морозного воздуха напополам, с колокольни церкви пронесся звон. Первый. Пронзительно-торжественный. Как первый аккорд в гимне. В гимне вечности. То дьякон ударом медного колокола возвестил о том, что пора собираться на Литургию.
Станица оживала. То тут, то там стали зажигаться свечи, освещая своим мерцающим светом окна станичных хат. С первым ударом к заутрени вставала вся казачья семья. Из дымарей, выглядывавших из заснеженных стрех, в темную даль неба понеслись веселые искорки – хозяйки топили печь, и затем все спешили в церковь на службу. Но еще раньше уходили из дома дети. Уходили, гуртовались и шли славить
