за Василия Серебряного сумма составила 25 тыс. рублей.
Позже уличили в измене боярина Ивана Яковлева. Но и его по «печалованию» митрополита царь простил. В присутствии духовенства он признал свою вину, покаялся и принес повторную присягу. В крестоцеловальной записи поклялся не перебегать ни в Литву, ни к папе римскому, ни к германскому императору, ни к турецкому султану, ни к Владимиру Андреевичу, и не иметь с ними тайных сношений [522]. Да, он упомянут наряду с чужеземными властителями. Отсюда видно, для оппозиции двоюродный брат царя оставался кандидатом на престол, а поддержку искали за рубежом.
Ну а конюший Федоров-Челяднин организовал поручительство за Михаила Воротынского, уже 4 года находившегося в тюрьме в Белоозере. И вот его-то почти все историки вслед за Карамзиным выставляют безвинной жертвой царского произвола. Что ж, Воротынский (в отличие от Курбского) был и впрямь заслуженным полководцем, из чего делается автоматический вывод о безукоризненной честности. Хотя в XVI в. верность и воинские таланты соседствовали далеко не всегда. Чаще наоборот, лучшие военачальники заносились и лезли в интриги — взять хотя бы целую плеяду принцев Конде, Бурбонов, Гизов, Оранских и др.
Мы уже рассказывали, как в 1562 г. Михаила и Александра Воротынских поймали на измене, и они признали вину. Третий их брат Владимир был верным царю, никакой опале не подвергся и в том же 1562 г. ушел в Кирилло-Белозерский монастырь. Возможно, как раз с этим была связана обида Михаила и Александра на царя. Жена Владимира, княгиня Марья, также приняла постриг, и принадлежавшая им третья часть удела была признана «выморочной». Не досталась братьям, отошла в казну. Александр вскоре был освобожден под поручительство. А с Михаилом произошла вообще любопытная история. Он стал… еще одним «живым мертвецом».
Курбский расписал, как в 1565 г. царь вызвал его к себе, но лишь для того, чтобы пытать. Собственноручно подгребал посохом горячие угли к его телу, потом отправил обратно, и Воротынский умер в пути. Некоторые историки, как Валишевский, добросовестно переписали это. Но обнаруживается письмо — через год после своей «кончины» замученный князь вдруг обращается к царю из монастыря. Жалуется, что ему не присылают положенных от казны рейнских и французских вин, изюма, чернослива и лимонов. В 1571 г. вместо монастырской кельи Михаил Воротынский налаживает охрану южных границ, подписывает устав о сторожевой службе. А в 1572 г. выигрывает битву при Молодях. Но в результате столь вопиющих нестыковок историки просто-напросто «передвинули» ту же душераздирающую сцену с пытками и углями на 1573 г. Вместо того чтобы, обнаружив ложь, отбросить ее.
Если же от домыслов перейти к фактам, то следует устранить путаницу с тремя братьями Воротынскими. Младший, Александр, после своего освобождения служил в царских полках, в 1565 г. захворал и принял постриг в Троице-Сергиевом монастыре, умер и был там же похоронен. Вполне может быть, что Курбский, писавший за границей, по слухам, именно Александра трансформировал в замученного и отправленного в монастырь Михаила. Рейнские вина, чернослив и лимоны требовал из монастыря третий брат, Владимир. Он и остался в Кирилло-Белозерском монастыре.
А для Михаила Воротынского Федоров-Челяднин собрал 111 поручителей, и царь вызвал заключенного к себе. Не в 1565, а в 1566 г., и не пытал, а простил. Воротынский полностью признал, что «преступил» против государя, и принес дополнительную присягу. Но в его поручной записи Старицкий не фигурирует! Значит, в заговоре с ним Воротынского не подозревали. Он целовал крест «не отъехати» в Литву, Польшу, «и к папе римскому, и к Цесарю, и к королю угорскому, и к королю дацкому, и к королю свейскому, и ко всем италийским королем и ко князем, и к поморским государем», «и к турскому салтану, и к крымскому царю, и в Нагай и в иные бесерменьские государства и не ссылатися с ними ни грамотою, ни человеком» [523].
Перечислены и большинство европейских стран, и азиатские! Похоже, Иван Грозный хорошо представлял неординарную натуру Воротынского, его склонность к авантюрам, и в поручной записи постарался не оставить ему никакой лазейки, которую он мог бы использовать без нарушения крестного целования. Но после присяги государь пригласил князя обедать за своим столом. Побеседовав с ним, решил, что ему можно доверять. Назначил его казанским наместником, вернул значительную часть прежних владений: города Одоев, Чернь и Новосиль. Востановил в правах «державца» — удельного властителя. И даже выделил казенные средства на ремонт Новосиля, который без хозяина пришел в запущенное состояние. Это был «разгар» опричного террора!
К жертвам этого террора ухитрились причислить даже «первопечатника» Ивана Федорова. Дескать, когда умер его покровитель Макарий, книгопечатание объявили ересью, типографию сожгли, и Федорову пришлось бежать за границу [524]. Сюжет любопытен именно тем, что он не основан ни на каких источниках, просто высосан из пальца. Да, Федоров и его товарищ Петр Мстиславец действительно очутились в Литве. Но как и почему? Достаточно сопоставить факты. Книга Апостол была издана Федоровым уже после смерти Макария, а Часослов — в 1565 г., во время опричнины.
В 1566 г. в Москву приезжал во главе посольства православный магнат Григорий Ходкевич, вел переговоры с царем. А сразу после этого в Заблудове, в имении Ходкевича, создают типографию Федоров и Мстиславец, в 1568 г. издают там «Учительное Евангелие» патриарха Каллиста [525]. Уехать с послом печатник мог только с разрешения государя. Иван Грозный выступал покровителем Православия, никогда не отказывался помочь Церкви в других странах. Ну а поддержать истинную Веру в Литве, где ее теснили и католики, и протестанты, было особенно важно. Отсюда следует единственная непротиворечивая версия — Ходкевич попросил от лица православных выделить специалистов-печатников, и царь отпустил с ним Федорова и его товарища.
Мнимое их обвинение в «ереси», и тем более со стороны государя — полная чепуха. Типография в России продолжала действовать и без Федорова. В ней трудились другие мастера, Никифор Тарасьев, Андроник Тимофеев Невежа, Маруша Нефедьев, Васюк Никифоров. В 1568 г. они начали печатать Псалтирь. А потом Иван Васильевич повелел перенести типографию в Александровскую Слободу, в собственную резденцию. Но и с Федоровым связь не прерывалась — например, постоянными покупателями его книг были Строгановы [526]. Неужели предприниматели, близкие к царю, стали бы заказывать духовную литературу у беглого изменника и «еретика»?
Пожалуй, стоит указать на еще одно достижение опричнины, до сих пор не замеченное историками. Она искоренила в России… пьянство. Мы уже отмечали, что прежний запрет царского отца и деда на изготовление и продажу спиртного был фактически похоронен в годы боярского правления. Иван Васильевич начал ограничивать употребление горячительных напитков постепенно. Стоглавый Собор постановил о недопустимости пьянства священнослужителей, запретил держать в монастырях «горячее
