в снегу, он догонит «боцманят», возьмет одного – скорее всего упитанную свинку, перекусит ей горло – он должен будет перекусить, справится с ней и затихнет в ожидании Вовочки – Вовочка какой-никакой, а все-таки охотник, напрасно Набат думал о нем плохо – он обогреет загнанного пса, достанет из кармана хлеб, накормит его – Набат так ясно ощутил дух хлеба, вкус его, что захлебнулся слюнями, шатаясь, выбил клейкий ком изо рта, подал голос, зовя Вовочку и одновременно напрягаясь слухом – а вдруг услышит ответный зов?
Ответного зова не было – Вовочка, выматерив Набата, охоту, холод, бросил все и подходил сейчас к своему дому, заранее готовясь к упрекам и брани жены, а может быть, даже – что еще серьезнее – к побоям, либо к слезам. Слез Вовочка не любил, он ничем не мог на них ответить. Во рту словно бы кляп образовывался, сам собою – ни слов не было, ни слез ответных, оплеуху не мог закатить жене – бабьи слезы обезоруживали его, Вовочка становился сам себе противен.
Воротник полушубка он поднял, из стволов ружья патроны вылущил – как и положено по правилам. По правилам охотник не имеет права появляться в населенном пункте с заряженным ружьем – если это заметит какой-нибудь пройдошистый общественник с собачьим характером – таких ныне пруд пруди, – придется Вовочке распрощаться с охотничьим билетом, а ружье его, как незаконно приобретенное, милиция продырявит сверлом.
В милицию, слышал он, для этих целей даже специальный станок завезли. Мрачен был Вовочка, нехорош, в висках теснилась боль. Хотелось взять кастет и сходить куда-нибудь.
А поднятый им с места Набат продолжал гнать визжащих разъяренных «боцманят» по льду – и откуда Набату было знать, что Вовочка не появится на берегу ерика, не грохнет выстрелами, и что вообще вся охота эта – браконьерская. Набат чувствовал, что скоро не сможет уже ни лапами двигать, ни лаять – спекся он, ничего не осталось в теле, – противоположный берег – вот он, медленно, но верно приближается, на берегу ему будет легче. Но будет легче и «боцманятам».
Пес еще издали обратил внимание на странную белесость в антрацитово-темном льду – большую, метров шесть в ширину, с неровно разлитыми краями, будто на лед шлепнулась гигантская капля, застыла кляксой. Когда кабанята ступили на это пятно, лед затрещал, прогнулся, вода под ним запузырилась, в крошечные поры потек воздух, засвистел, кабанята заорали блажно, пугая криком самих себя и Набата, сбились с бега и плотными энергичными тушками заскользили по льду к берегу, опрокинулись, перевернулись несколько раз, в воздухе мелькнули мосластые ноги с острыми копытами, – и уперлись тугими рыльцами в наст, словно бы опломбировав его печатями.
Набат был легче кабанят, много легче, пятно насторожило его, он сдал ход, проскреб лапами по льду, скользкая поверхность прогнулась под его телом, ставшим совсем невесомым, но видать, даже эта невесомость подействовала на гнилой лед, под Набатом с громким бульканьем лопнул пузырь, в щель фонтаном ударила вода. Впереди образовалась широкая дымная ломина, Набат приготовился ее одолеть в прыжке, но перепрыгнуть пролом не успел – лед под собакой проломился и Набата потянуло вниз.
Он закричал, забился, ощущая, что попадает в чей-то ненасытный холодный желудок – сразу в желудок; его засасывает, втягивает в себя, глотает, загоняет себе в брюхо неведомый жадный зверь. Слезный голос Набата услышали школьники, дружно поднялись и помчались к мосту, потому что переправляться через полную, всклень, воду, на которой совсем недавно выстеклился лед, можно было только по мосту, услышал человек, с которым Набат был на охоте – Митя Жильцов, Триста рублей убытка, собиравшийся в очередную поездку за невестой, на этот раз в Тамбов, ниже областного центра Митя опуститься никак не желал, – Митя, шедший неторопко по берегу, чуть прибавил шагу: он боялся всяких криков, неожиданностей, драк, самое лучшее в этом деле – прибыть к финишу, когда все уже закончено.
Набат вцепился лапами, когтями в закраину тонкого, острого как бритва льда, подтянулся, но закраина с хрустом обломилась под ним, нырнула в черную воду, в дым, Набат, обратившись в струну, прополз дальше к кромке, снова выгребся на закраину, подтянулся еще раз – и опять стеклисто-ломкая кромка отсеклась, растворилась в пару. Набат снова закричал – ему показалось, что тело его уже вмерзает в лед, напрягся, выкачал себя из воды, положил разодранные окровавленные лапы на лед, стараясь вытянуть их как можно дальше, зацепиться когтями за какой-нибудь застружек, но подходящего застружка не оказалось, и Набат вздохнул обреченно, зашелся слезами. Он почти выволок свое тело в этот раз на лед, но кромка снова прогнулась, располовинилась, разрезала ему живот чуть ли не до кишок, и черная вода от крови Набата сделалась коричневой.
Последнее, что он увидел, были ребятишки, которые, размахивая портфелями, неслись к нему по берегу, падали, вскакивали – издали они были похожи на кабанят, которых еще десять минут назад Набат гнал по льду, следом он увидел озадаченного Митю Жильцова, стоявшего на берегу с заложенными назад руками, понял, что помощи от него не будет – помощь может быть только от школьников, но они никак не поспевают к Набату, пес снова закричал, заскулил и ушел в воду. Медленное, но сильное течение тут же затащило его под лед.
Митя видел, как подо льдом Набат еще пытался плыть, впритирку к поверхности ползла его мокрая истрепанная шкура, но проломить лед изнутри он уже не мог. Этого не смог бы сделать даже сильный человек. Митя начал считать:
– Раз, два, три, четыре, пять… – Он сам не знал, для чего начал этот счет, словно хотел запустить космический корабль, старательно выговаривал цифры, при этом манерно складывая губы бантиком. На счете девять Набат исчез.
Подбежали запыхавшиеся потные школьники.
– Дядя, дядя, а где собака?
– Не знаю, – спокойно ответил Митя.
– Но она же была?
Митя промолчал – чего ему, взрослому человеку, вязаться со школьниками, отвечать на разные глупости, объяснять, что такое хорошо, а что такое плохо? От дымной полыньи несло холодом, Митя передернул плечами и по нахоженной тропке двинулся к мосту.
Он ушел, а школьники остались на берегу, долго смотрели в дымящийся пролом, пытаясь что-то увидеть, но ничего в нем не увидели. Один из них хотел сунуться в воду, поискать там собаку – они же ее видели, живую, стремительную, гибкую, сильную, – но его остановили товарищи:
– Куда? Ты что, дурак?
Подрастающий мужчина этот не был дураком и в воду не полез.
Казак Сашка
Стоял конец сентября. День был тихий, летний, теплый, из-под моторки выскакивали безбоязненно подпускавшие лодку к себе тяжелые, отъевшиеся утки – знали кряквы, что ружей у нас нет, только спиннинги,
