поворачивая головы, возразил Слепов. — Еще чего придумал.
— Я не придумал. Вот он, перед тобой.
Иван Иванович рывком повернулся на постели, приподнялся на локте, вглядываясь в лейтенанта. И лицо его на глазах стало меняться: морщины разгладились, глаза заблестели, на губах появилась улыбка. Иван Иванович бросился к Феде. Тот встал.
— Федя! И вправду ты! Так какого лешего вы сразу-то не сказали? Хороши, нечего сказать. Бессовестные. Издеваетесь над стариком. А я смотрю, военный какой-то. Ну и пусть, мне-то что за дело.
Они обнялись и расцеловались. Иван Иванович преобразился. Торопливо раздвинул занавески на окне, привел в порядок смятую постель, натянул какую-то рубаху и пригладил волосы.
— Пойдемте в горницу, там посидим. Вот Стюры дома нет, к вечеру только будет. Но мы чего-нибудь сообразим по такому случаю.
— Ничего соображать не надо, — возразил Майский. — Мы на минутку. Время рабочее, дел много.
— Успеешь, директор, на тот свет попасть, — пробурчал Иван Иванович и стал рыться в буфете. Вытащил неполную бутылку водки, кусок колбасы, хлеб, принес соленые огурцы.
— За встречу выпить полагается, — приговаривал он, нарезая хлеб большими ломтями. — Мы русские люди, у русских людей такой обычай издавна ведется. И не смотри на меня, директор. — Слепов налил в рюмки водку. Встал и, немного волнуясь, торжественно добавил: — За встречу. За твою службу, Федя.
Майский, хмурясь, чокнулся с парторгом и Федей, выпил, взял кружок огурца. Разговор не вязался. Федя от выпитой водки раскраснелся, стал рассказывать о Дальнем Востоке. Для него там многое было удивительно: и природа не такая, как на Урале, и люди другие. Иван Иванович опять потянулся к бутылке, но Майский успел взять ее первым и спрятал за спину.
— Довольно, Иван Иванович, за встречу выпили, соблюли обычай. Скоро праздник, вот тогда можно будет еще.
— Скажите, пожалуйста, — вяло возразил Слепов и повернулся к лейтенанту. — Ты ко мне, Федя, вечерком приходи, когда его не будет. Поговорим по душам.
— Зайду обязательно, Иван Иванович, — уверил Федя и встал. — Меня тетка Васена ждет. Разрешите идти?
— Ишь ты! — Слепов откровенно любовался ладной фигурой лейтенанта. — Иди, разрешаю. А вечером-то приходи, слышишь?
— Так точно, слышу.
Федя ушел. Директор и парторг сидели молча, не глядя друг на друга.
— А ты чего не уходишь? — Слепов пожевал бледными губами. — Говорил, дел много, а сам сидишь. Навестил меня, и ладно. Иди, работай.
— Успею, — спокойно ответил Майский. — Ты лучше вот что скажи, Иван Иванович, какая у тебя болезнь?
— Простуда, — чуть усмехнулся Слепов, потирая острый, в серебристой щетине, подбородок. — Не веришь?
— А это, — Александр Васильевич кивнул на бутылку, — лекарство от простуды?
— Не твое дело, директор, — Иван Иванович отвел глаза в сторону.
— Нет, мое, парторг, мое! И скажи, что все это значит? Не являешься на работу, пьешь, даже не бреешься. Что это значит, я спрашиваю? Выговор хочешь заработать? А могут и из партии исключить…
— А то и значит, — резко перебил Слепов. — По-твоему, парторг не человек? У него нет души, нет сердца?
— Глупости говоришь. У него и душа, и сердце должны быть. Только душа — чище, светлее, отзывчивее, а сердце — больше, добрее, чуткое сердце.
— Ага, — обрадовался Иван Иванович, — вот ты и сказал, что надо.
— Не понимаешь? Ну, дальше, дальше.
— А дальше вот что. Земцов-то Петр Васильевич не зря тебе говорил про свои опасения. Арестовали его.
— Врешь! — почти выкрикнул Майский и встал в сильном возбуждении. — Врешь! Не может этого быть.
— В другое время, директор, я съездил бы тебе по физиономии за такое слово, — спокойно сказал Иван Иванович. — Не забывай, что я старше тебя на двадцать лет и так говорить со мной не позволю.
— Прости, Иван Иванович, мне стыдно за свои слова. Случайно вырвалось, погорячился, виноват. Но сам посуди, услышать такое… Откуда ты узнал о Земцове?
— Позавчера звонила его жена, Полина Викентьевна. Спрашивала тебя, но ты уехал на вторую драгу.
Майский сел, запустил пальцы обеих рук в волосы.
— Какая дикость. Петр Васильевич, кристальной чистоты человек, враг народа. Что же это такое? Что? Иван Иванович, объясни ты мне, наконец, я ничего не могу понять. Ты старше меня, умнее, опытнее. Скажи, что происходит?
— Спокойнее, директор, спокойнее. Нервы-то у тебя хуже моих, шалят, — ласково сказал Слепов, и, взяв бутылку, наполнил рюмки. — На, и успокойся. А потом подумаем вместе.
— А дело об убийстве Тарасенко почему-то заглохло, — без всякой связи сказал Иван Иванович. — Видно, есть другие, поважнее. Встречаю как-то Куликова, спрашиваю: что нового? «Ничего», — отвечает. Не слышно ли, говорю, как следствие по делу Тарасенко? Столько лет тянется. «Прекращено следствие, закрыто».
— Враги у нашего народа есть, примеров тому мы имеем немало, — как бы думая вслух, снова заговорил Александр Васильевич. — Но там ли их ищут, где надо? Почему в измене Родине обвиняют людей, которых мы хорошо знаем и за которых готовы поручиться, как за самих себя, знаем их жизнь, их дела. Они достойны уважения и подражания. Этого так оставлять нельзя, Иван Иванович. Какие же мы тогда коммунисты, если спокойно отнесемся к этому и будем делать вид, будто ничего не случилось, все прекрасно. Я жить после такого не смогу. В глаза людям как смотреть?
— Что же ты предлагаешь? — Иван Иванович чертил вилкой узоры на скатерти. Рука его на секунду замерла, он выжидательно посмотрел на директора.
— Прежде всего, взять себя в руки, не хандрить, не вдаваться в уныние, а продолжать честно делать то дело, которое тебе поручено партией и народом.
— Согласен. Верно сказал. Ну, а дальше?
— Дальше… В Москву писать надо, в ЦеКа, лично товарищу Сталину. А если потребуется, то и поехать туда.
— Ого! Уже и поехать. Написать — другое дело. Подожди-ка.
Слепов ушел в спальню и скоро вернулся с несколькими исписанными листами в руках.
— Вот, посмотри-ка мое сочинение. Да заодно и поправь, ты в грамоте-то сильнее меня.
Иван Иванович сдвинул на край стола все тарелки и рюмки, положил на свободное место листы. Майский придвинул стул, взял первый лист. По ходу чтения Александр Васильевич делал карандашом пометки на полях, исправлял ошибки в словах. Дочитав последний лист, откинулся на спинку стула и встретил взгляд парторга.
— Что скажешь?
— Правильно. Честно. По-большевистски. Кое-где надо изменить фразеологию, редакцию. Но это мелочи. Мысли верные и высказаны смело. Я тоже поставлю свою подпись под этим письмом. Надо послать побыстрее. И другие наши коммунисты, уверен, подпишут.
— Не надо, Александр Васильич, групповщину могут приписать.
— Пожалуй, ты прав, — подумав, согласился Майский. — Но я должен обязательно подписать это письмо.
— Подпишешь, — пообещал Иван Иванович, бережно складывая листы. — Я все сам на машинке
