В Петрограде британское и американское посольства хотя и избежали нападения, однако были практически отрезаны от внешнего мира: ни одна телеграмма не могла быть передана, дипломатических курьеров не выпускали в город, посольская почта также была заблокирована. Сотрудники посольства США делали все возможное, чтобы убедить своих граждан немедленно уехать из России, была организована эвакуация женщин и детей по Транссибу. 5 ноября, как только выпал снег и замерзли реки, тридцать пять американцев (мужчин, женщин и детей) на поезде покинули город вместе со многими членами миссии Американского Красного Креста, которые также решили уехать из города{966}. Выехать было невероятно сложно: некоторые жены не желали бросать своих мужей, другие боялись уезжать одни, у некоторых не было денег на дорогу, случалось даже (как отмечал Дж. Батлер Райт), что «неприязненно относившиеся друг к другу люди не могли смириться с мыслью, что им придется десять дней провести вместе в одном вагоне», не говоря уже об опасном характере этого путешествия, когда в любой момент поезд могли остановить и в него могли вломиться толпы красногвардейцев. Для англичан ситуация была еще более напряженной, поскольку Троцкий запретил выезд представителям английской диаспоры, желавшим покинуть Россию, в ответ на арест в Англии и интернирование двух большевиков, которые приехали в страну для ведения антивоенной пропаганды.
«Британцы в настоящее время, по существу, являются заключенными в России, – рассказывал британский консул Артур Вудхаус своей двадцатилетней дочери Элле (уже благополучно вернувшейся в Англию). – У нас на работе сейчас весьма оживленно. Как обычно, приходит множество неистовых Б.Б.Б. [ «беспомощных, безнадежных, бесправных»], которые отказываются утешиться. Я должен с признательностью отметить, что основная масса англичан уехала. Те, кто еще остался, конечно же, собираются поступить так же, но либо не могут из-за отсутствия средств, либо при нынешних обстоятельствах им не разрешают сделать это»{967}.
Для британского посла это тоже было весьма трудное время. В большевистской прессе содержались угрозы убийства сэра Джорджа Бьюкенена, его с издевкой называли «некоронованным королем Петрограда», ходили слухи, что Троцкий собирался арестовать его. Семья сэра Джорджа умоляла посла отказаться от своих ежедневных прогулок, но он настоял на их продолжении, заверив семью, что он «не воспринял угрозы Троцкого чересчур серьезно»{968}. Оставаясь верным своим убеждениям, он «с большим достоинством и решительностью» категорически отказался принять Троцкого и отклонил его предложение «обеспечить охрану посольства» силами красногвардейцев{969}. Сэр Джордж Бьюкенен информировал Лондон о том, что «правительство теперь в руках небольшой группки экстремистов, которые намерены навязать свою волю стране посредством террора», и он не желает иметь с ними ничего общего. Министр иностранных дел Великобритании Артур Бальфур телеграфировал ему из Англии, настаивая на том, чтобы он вернулся домой, однако сэр Джордж был непреклонен. «Мне сейчас не стоит покидать Петроград, поскольку мое присутствие здесь придает уверенность нашей колонии», – ответил он в начале ноября. Тем не менее его жена, опасаясь за состояние здоровья мужа, признавалась в том, что они испытывали сильное напряжение и что для них «это было ужасное время»{970}.
Дэвид Фрэнсис, как Бьюкенен и Вудхаус, также не позволил запугать себя. «Я никогда не буду разговаривать с этими проклятыми большевиками!» – огрызался он, также отвечая отказом на предложение большевиков выделить красногвардейцев для охраны посольства США. «Ему, очевидно, никогда не приходило в голову оставить свой пост, на который он был назначен, – писала его подруга Юлия Кантакузина-Сперанская, – хотя он довольно откровенно рассказывал о тех угрозах и той опасности, которым он постоянно подвергался»{971}. Нельзя не упомянуть также о том напряжении, в котором последнее время находился Дэвид Фрэнсис в результате распространившихся в посольстве сплетен о его дружбе с Матильдой фон Крам, русской, с которой он подружился на борту парохода, когда плыл из Америки, и которая подозревалась в связях с немецкой разведкой. Оторванный от своей семьи, все более отдаляясь от осуждавших его сотрудников посольства США, многие из которых серьезно сомневались в его профессиональной компетентности, Дэвид Фрэнсис упрямо поддерживал приятные ему отношения с мадам фон Крам (которая продолжала регулярно навещать его с тем, чтобы составить ему компанию и обучать его французскому языку) и полагался на своего верного Фила Джордана. Однако в последнее время помощник Фрэнсиса, Дж. Батлер Райт, начал серьезно беспокоиться о здоровье посла, отмечая его нараставшее психическое и физическое истощение (насколько было известно Филу Джордану, Фрэнсис часто работал до двух или трех часов утра). Еще большее опасение вызывало то, что Дэвид Фрэнсис в своих отношениях с окружающими стал действовать хаотично и непоследовательно; он, казалось, «сорвался с якоря». 22 ноября в Вашингтон была направлена шифрованная телеграмма с рекомендацией «с тем, чтобы избежать публичного унижения, дать послу официальное указание спешно прибыть в Вашингтон»{972}.
Тем британцам и американцам, которые не могли покинуть Петроград, этой зимой больше ничего не оставалось, кроме как затаиться и «наблюдать за тем, как будет формироваться это новое правительство рабочих и крестьян… и воплощать их [рабочих и крестьян] мечты в жизнь»{973}. Смольный был прежним бурлящим котлом политических дебатов, соперничества и обличительных речей, но народ теперь уже больше интересовался не этим, а тем, как устроить свою жизнь. Насколько было известно Луи де Робьену, народу «наскучили абстрактные проблемы». Что руководство, засевшее в Смольном, могло предложить им? Конечно же, не хлеб. Ничего, кроме «теорий, догм, мнений, доктрин, гипотез – то есть всего того, что выражалось в пафосных словах». «Это, – писала француженка Луиза Патуйе, – тот самый моральный багаж, который таскает за собой большинство революционных деятелей: встречи с бесчисленными группировками или пленарные заседания, бесконечные голосования по вопросам процедурного характера или внесения поправок в эти вопросы. Бесполезные и, следовательно, неизбежные дебаты, которые идут без перерыва, день и ночь. Бесконечный поток ораторов, которые обязаны строго придерживаться партийной догмы и которые могут смотреть на вещи только с догматичной, схоластической точки зрения»{974}.
