лицо. Его глаза встретились с моими, и через мгновение я выполнила их молчаливую просьбу: села рядом с ним на табурет. Ригель обнял меня за плечи и привлек к себе. По позвоночнику пробежала дрожь, когда в следующее мгновение я почувствовала тепло его тела и ощутила такое яркое и сильное счастье, что у меня закружилась голова. Я все еще не привыкла к тому, что могу к нему прикасаться. Это странное и прекрасное ощущение всякий раз было для меня новым, ошеломительным и вызывало головокружение. Я уткнулась головой в изгиб его шеи, положила руки на его пульсирующую грудь. Ригель тихо вздохнул, как будто расслабляясь.
Я подумала, что, если бы мы были сделаны из одной и той же нежности, он наклонил бы голову и прижался к моей щеке. щеке.
— О чем ты думаешь, когда играешь? — спросила я через некоторое время, мой голос звучал так же тихо, как медленная мелодия, льющаяся из-под пальцев Ригеля.
— В эти моменты я стараюсь ни о чем не думать.
— И получается?
— Не очень.
Я никогда не слышала, чтобы он играл что-то веселое, радостное. Его руки рождали красивые, проникновенные, но очень печальные мелодии.
— Если тебе от этого грустно, зачем ты это делаешь?
Я смотрела на его губы, ожидая, когда он заговорит.
— Есть вещи, которые сильнее нас, — загадочно ответил он. — Вещи, которые являются частью нас и не могут быть отменены, даже если мы этого захотим.
Я смотрела на его пальцы, плавно скользящие по клавишам, и меня осенила догадка.
— Музыка напоминает тебе о… Ней?
Память о кураторше все еще порождала монстров в моих кошмарах. Ригель признался, что ненавидит ее, но все же носит в себе ее образ с детства.
— Музыка напоминает мне… кем я всегда был.
Одиноким, казалось, услышала я, брошенным в корзине у закрытых ворот… Мне захотелось, чтобы Ригель перестал играть. Я хотела вырвать ее из его души, освободить от этой женщины. Она должна оставить Ригеля в покое раз и навсегда. Мысль о том, что эта мегера с жестокими руками и злыми глазами одарила его своей любовью, мучила меня.
Она была болезнью. Ее забота и участие — унижением.
Получается, Ригель все детство был заложником ее любви, эта мысль выводила меня из себя.
— Тогда почему? — спросила я тихо. — Почему ты продолжаешь играть?
Зачем срывать корку с раны, чтобы она снова закровоточила?
Ригель задумчиво молчал, словно собирал слова для ответа. Я любила его молчание, но и боялась его.
— Потому что звезды одиноки, — с горечью произнес он.
Непонятные слова… Ригель пытался дать мне ответ, но он говорил на тайном языке, ключ к пониманию которого хранился в его сердце, по-прежнему закрытом от меня.
Я хотела знать о нем все. Все! Его мысли, мечты и страхи, желания и стремления. Я хотела войти в его сердце, как он вошел в мое, но боялась не найти туда пути.
Вероятно, Ригель не знал, как еще выразить себя. Может, это единственно возможный для него способ открыться мне — через слова, обрывки фраз, фрагменты мыслей, которые я могла бы собрать воедино и наконец прочитать зашифрованное послание сердца и понять его смысл? Хоть бы с этим справиться…
Я должна дать ему понять, что он прекрасный, необыкновенный и умный. Просто красоту его души надо уметь видеть, она открыта не для всех.
— Знаешь, что я говорила себе, когда мне было грустно? — Я опустила голову и посмотрела на свои пластыри. — Неважно, как сильна боль, поверх шрама можно нарисовать улыбку. Я накрыла руку Ригеля своей. Он перестал играть, когда почувствовал мое прикосновение, но через секунду снова начал перебирать клавиши, и мои пальцы следовали за каждым его движением. Под нашими руками рождалась робкая мелодия, и мое сердце трепетало.
Мы играли вместе. Медленно, неуверенно и немного неуклюже, но вместе. А потом мелодия вдруг превратилась в быстрый, живой и сбивчивый поток нот. Чтобы не отставать, моя рука неловко тянулась за его рукой, наши запястья соприкасались. Мы играли, гоняясь друг за другом, касаясь друг друга, и мой смех смешивался с мелодией. Я смеялась, смеялась сердцем, душой и телом.
Вместе мы стерли грусть из музыки. Стерли Маргарет. Стерли прошлое. И, возможно, отныне Ригель больше не вспомнит о Ней, когда будет играть. Он вспомнит о нас. Наши руки, соединенные вместе. Наши переплетенные сердца. Эту мелодию, полную несовершенств, ошибок и изъянов, но и смеха, и удивления, и счастья. Пластыри на моих пальцах, соприкосновение, запах моих духов.
Вместе мы можем победить страхи из прошлого. Даже без слов, ведь по сути музыка — это гармония, рожденная из хаоса.
Мы с Ригелем были одной мелодией, самой красивой и таинственной.
Ригель остановился. Его пальцы зарылись в мои волосы. Он медленно откинул мою голову и посмотрел на меня. Его глаза блестели, как два смеющихся полумесяца. По моему сердцу разлилось тепло и передалось моей улыбке. Казалось, Ригель вглядывался в каждую черточку моего лица. Он смотрел на меня так, будто в мире не было ничего, на что стоило бы смотреть так же.
***
В хрупких вещах таится красота, которую он никогда не сможет постичь. В них есть что-то, что делает их эфемерными и редкими. Ника такая же.
Непостижимо, как настолько хрупкая девушка умудрилась сломать его защиту, вместо того чтобы сломаться об нее самой. Непостижимо, как ей удалось войти в его мир, будучи замкнутой внутри самой себя.
Какая же она красивая, Ника с детскими глазами и румяными щечками, с милой улыбкой и смехом, который разрывает душу. Единственная, кто имеет над ним власть, особенно когда улыбается вот так, как сейчас. Ника, чье дыхание он слышит, Ника, которая позволяет прикасаться к себе, которая прогоняет из его головы все мысли, когда просто смотрит ему в глаза.
Ника не избавила его от мучений — она их смягчила. Его страдания, болезненные, предельные и неправильные, вырывались наружу жестокими словами и поступками, от которых, в свою очередь, страдала сама Ника. Но она успокаивала их лаской, и боль утихала. Ригель хотел Нику всей душой, даже если там царил хаос.
Он заметил, что сильно сжимает ее. Это происходило само собой, он не мог себя контролировать. Ему хотелось обнять ее, почувствовать ее, крепко сжать ее в своих руках. Он не умел быть нежным, но у нежности — ее имя, которое он так часто повторял
