госпожу Ловетт из кофейни, больше ее никто не видел, а те, кто видел, не захотят об этом рассказывать. Пусть госпожу Ловетт считают пропавшей, пока все не уладится, пожалуй, так будет лучше для всех.
Хэксби кивнул:
— Если она не станет возражать. А потом, когда ситуация прояснится, решим, как лучше распорядиться судьбой госпожи Ловетт.
— Мне кажется, решать будет она, сэр, — возразил я. — Конечно, я с ней мало знаком, однако у меня сложилось именно такое впечатление.
Мы разговаривали, пока на задних дворах Лондона не проснулись первые петухи. Тогда мы сошли вниз. Когда Хэксби отпирал входную дверь, по лестнице тихонько спустилась служанка и уставилась на нас во все глаза.
— Что вы стоите и таращитесь, Марджери? — рассердился Хэксби. — Разведите-ка огонь в кухонном очаге да поскорее вскипятите воду. Я продрог до костей, и, чтобы согреться, мне нужно выпить вина с яйцами и сахаром.
Когда служанка ушла, Хэксби вполголоса спросил:
— Как мне вас найти?
— Я снимаю комнаты у печатника Ньюкомба в Савое, сэр. Но туда не приходите. Лучше отправьте записку.
Протянув мне фонарь, чертежник выпустил меня из дома.
— Всего вам наилучшего, — прошептал он.
Во дворе «Трех петухов» царила кромешная тьма. До рассвета было еще далеко. К тому же стоял пронизывающий холод. За прошедшие несколько часов я выпил немало вина, но пьяным себя не чувствовал. Однако я ощущал тянущую пустоту внутри. Может быть, причина в голоде, но больше похоже на страх.
По темному переулку я почти наугад добрался до Стрэнда. Там кое-где горели огни, а несколько ранних повозок везли в город продукты. Я зашагал в сторону Савоя. В такой час и двери и окна в доме Ньюкомбов были закрыты. Однако кухонная дверь оказалась не заперта. Сегодня четверг, и Маргарет пришла пораньше, чтобы помочь служанке со стиркой и вымыть пол в судомойне.
Ставни на окнах кухни были открыты, из труб шел дым. Я постучал в дверь черного хода. Открыла мне Маргарет. С тех пор как в понедельник вечером Сэма отпустили, я ее не видел и не знал, как она меня встретит. Однако при виде меня Маргарет улыбнулась, сделала книксен и впустила меня в дом.
— Благодарю вас за то, что были так добры к Сэмюэлу, — произнесла она, закрыв дверь. Маргарет понизила голос, чтобы ее не услышала служанка в другом конце кухни. — Не припомню, когда в последний раз держала в руке золотую монету.
Я пожал плечами, смущенный незаслуженными изъявлениями благодарности.
— Хозяева уже встали?
Маргарет покачала головой:
— Но хозяйка скоро спустится.
Желая укрыться от цепкого взгляда госпожи Ньюкомб, я взял свечу и по черной лестнице поднялся в комнаты, которые делил с отцом.
Батюшка еще спал. Полог на его кровати был задернут, однако из-за занавесок доносился храп.
Я достал из-под плаща папку, которую обнаружил в кармане Ловетта, когда осматривал тело. Она была сделана из свиной кожи, и с одной стороны почти по всей ее поверхности растеклось красноватое, еще влажное пятно.
Подойдя на цыпочках к столу, я поставил на него свечу, а рядом разложил содержимое папки: три письма и вексель, в котором было указано имя ростовщика в Норвиче.
Подобные сделки пересмотру не подлежат, а значит, дочери Ловетта от векселя никакой пользы. Остается изучить письма. Два оказались зашифрованы и состояли из набора букв, чисел и символов. Если бы эти послания не были адресованы Джайлзу Колдриджу, я бы и вовсе не догадался, что передо мной письма.
А третье, похоже, было старше других: бумага пожелтела и стала хрупкой, один уголок осыпался. Это послание единственное было написано на чистом английском.
Господину Олдерли
Лиденхолл, Лондон,
31 января 1648/9
Сэр, вчера вы оказали государству величайшую услугу, заняв место Томаса Ловетта, когда тот занемог. Брендон умело обращается с топором, однако он слаб и труслив. Вчерашнее действо не состоялось бы, не будь рядом с ним решительного человека, присутствие которого придало Брендону силу духа. Я не могу во всеуслышанье выразить вам благодарность, которой вы заслуживаете, но знайте, что я вам очень обязан. Да будет слава Божья.
Засим прощаюсь, сэр.
Ваш покорный слуга
Оливер Кромвель
Тональность храпа у меня за спиной изменилась. А моя голова вот-вот готова была лопнуть. Только этого недоставало! Мало нам других треволнений! Я отчаянно нуждался во времени, чтобы как следует поразмыслить над тем, что я узнал. Как это письмо попало к Ловетту?
Меня сразу же осенило: тут явно не обошлось без Джема Брокхёрста. Джем был предан Ловеттам. Он жил в Барнабас-плейс и занимал такое низкое положение в домашней иерархии, что был почти невидимкой.
Выходит, Джем выступал не только в качестве посыльного и опекуна дочери Ловетта, но и в качестве его шпиона? Доказательствами я не располагал, однако эта гипотеза быстро обросла фактами и предположениями, притянувшимися к ней, будто железные гвозди к магниту. Допустим, Джему удалось завладеть письмом, и…
Но зачем же Олдерли подвергал себя риску, храня письмо такого рода? Попав не в те руки, оно стало бы для него смертным приговором. Олдерли — человек предусмотрительный и тщеславный, рассудил я. Возможно, он допускал, что король не усидит на троне и Республика вернется. И тогда адресат подобного письма сможет извлечь из него немалую выгоду.
Допустим, что…
Храп затих.
Я взял свечу и бумаги и пересел к камину. Допустим, именно по этой причине Ловетт вернулся в Англию после многолетнего отсутствия: он рассчитывал, что у него в руках окажется изобличающее доказательство, способное погубить и Олдерли, и все его семейство. Предположим, Джем передал Ловетту письмо лично — нельзя доверять такой бесценный документ третьему лицу — вечером, перед тем как загорелся собор Святого Павла. Очень может быть, что тогда же Ловетт
