Тем не менее на этих в целом благоприятных для возвращения джихадистов условиях сказывался ряд как глобальных и региональных, так и локальных факторов. Прежде всего, modus operandi ИГИЛ, при всем милленаризме его лидеров и сторонников показал свою несостоятельность с политической и военной точек зрения. Его идеология еще сохраняется в соцсетях, в кругу «посвященных», но возможность привлекать более широкие слои населения исчезла вместе с «Дауля», пусть даже виной тому кафиры и отступники. У ИГИЛ отныне нет того авторитета, который давало создание на определенной территории «халифата», казалось бы воплощающего в себе исламские пророчества и мессианские надежды. Джихадистам надо восстанавливать доверие к себе, памятуя о том, что может наступить новая, «постигиловская» фаза движения, так же как свое время их сеть пришла на смену «аль-Каиде». Этот процесс неизбежно займет какое-то время. По состоянию на данный момент, в джихадистских сетях победные нотки кровавых 2015–2017 годов сменились глубокой депрессией и самокопанием в поисках причин разгрома.
Еще один, региональный, фактор связан с глубоким расколом суннитского мира. Суннитское исламистское движение, объединявшее «Братьев-мусульман», салафитов и джихадистов против «шиитской ереси» и Тегерана и способное подавить под гром аплодисментов всех суннитов, поднятое в марте 2011 года шиитами Бахрейна восстание ушло в историю. Свержение в июле 2013 года вышедшего из лона «Братьев-мусульман» президента Мурси при поддержке (в первую очередь, финансовой) Саудовской Аравии и ОАЭ проложило глубокую трещину по суннитскому миру. Первым зримым признаком падения старого порядка стало лишение сирийских исламистов финансовой поддержки со стороны большинства их спонсоров с Аравийского полуострова, что привело к дроблению сил повстанцев. Этот фактор явился едва ли не более важной причиной краха восстания, чем удары российских ВКС, дислоцированных с сентября 2015 года на авиабазе Хмеймим, в поддержку наземных сил алавитов. Еще один фактор: раскол между «Братьями-мусульманами» и их сторонниками в госаппарате Турции и Катара, с одной стороны, и их врагами из Саудовской Аравии и ОАЭ, с другой, раскол, нарушивший внутреннюю целостность суннитского исламизма.
Более того, все это происходило в тот момент, когда нефтяные монархии столкнулись с суровой реальностью близящегося краха модели государства-рантье. Хотя колебания цен на нефть еще позволяли им временно получать прибыль, эти государства, особенно самые густонаселенные из них, уже не могли покрывать за счет «черного золота» все потребности бюджета. Но самое главное, масштабная добыча сланцевых нефти и газа в США в последнее время привела к тому, что Техас сменил Саудовскую Аравию в качестве мирового «стабилизирующего производителя». Саудиты могут удерживать цены на нефть только ценой союза с российской нефтяной олигархией, что также повлияло на решение Эр-Рияда бросить на произвол судьбы последних исламистских мятежников в Сирии в 2017–2018 годах. Переход к «пострентной экономике», к которому приступила, в первую очередь, Саудовская Аравия Мухаммеда ибн Салмана, привел к дистанцированию власти от ваххабитских улемов как источника ее легитимации, а также к поддержке эмансипации женщин с последующим их выходом на рынок труда (из этой серии, например, разрешение на вождение женщинами автомобиля).
Осуществляющиеся в Саудовской Аравии реформы значительно затруднили, по сравнению с началом десятилетия, бесконтрольное финансирование официальными инстанциями джихадистских или фундаменталистских сетей. Это относится даже к окологосударственным или частным спонсорам салафитско-джихадистского движения, что, впрочем, не означает, что данную идеологию приручили – наследного принца Саудовской Аравии без устали поносят в джихадистских соцсетях. Однако «нерв джихада» уже не натянут до предела, как в первой половине 2010-х годов. Это, возможно, сказывается на возможностях структурирования и повышения сопротивляемости мобилизуемых сил. Надо отметить при этом, что Запад справился с информационным прорывом джихадистов третьего поколения («3G»), успешно использовавших соцсети. Более того, компьютерные технологии слежения «5G» (пятого поколения) постепенно охватывают всю планету. Большой брат все больше затрудняет перемещения джихадистов, которые раньше могли практически беспрепятственно материализоваться в любой точке Средиземноморья.
Трения в Персидском заливе летом 2019 года свидетельствовали о сохранении раздражающих факторов в отношениях между самими нефтяными монархиями, с одной стороны, и между Ираном и саудовско-эмиратским блоком, опирающимся на США, с другой. 2 октября 2018 года Джамаль Хашогги (другой вариант написания фамилии – Хашукджи), оппозиционный журналист, некогда вхожий в королевскую семью, был убит в здании генконсульства Саудовской Аравии в Стамбуле, что вызвало волну международных протестов. Их кульминацией стала публикация в июне 2019 года отчета ООН, прямо обвинявшего в убийстве власти страны, пытавшиеся ранее приписать преступление действиям террористической группы.
Убитый, поддерживавший в молодости тесные отношения с «Братьями-мусульманами» и Усамой Бен Ладеном, позже вошел в либеральный истеблишмент, включавший в себя некоторых самых знатных принцев королевства. Он поддерживал либерализацию нравов, за которую выступал наследный принц Мухаммед ибн Салман, но резко критиковал его абсолютистские замашки. Критические стрелы стали еще острее после «революции в отеле “Ритц-Карлтон”», о которой речь шла выше. Но главное, уехав в Вашингтон, где опубликовал в «Washington Post» несколько заметок с осуждением Эр-Рияда, Хашогги начал сближаться с Катаром. После того как прошел естественный шок, вызванный этим убийством, напряжение в отношениях между Саудовской Аравией, уверенной в своем финансовом могуществе, и ее западными союзниками через несколько месяцев спало.
Дональд Трамп между тем никогда и не думал отказывать в своей поддержке наследному принцу. Такая линия поведения оказалась тем более актуальной, что американская политика в регионе, заключавшаяся в оказании максимального давления на Иран с целью ускорения смены режима, требовала постоянной координации действий с Эр-Риядом. Эта политика была детищем двух «ястребов» в кабинете Трампа, госсекретаря Майка Помпео и советника по национальной безопасности Джона Болтона (оба – выходцы из стана неоконсерваторов). Задыхавшийся под гнетом суровых экономических санкций, введенных после выхода США из СВПД в мае 2018 года, Тегеран реагировал так же, как и в восьмидесятые, когда на него напал Саддам Хуссейн (в той войне Ирак располагал поддержкой Запада и суннитских нефтяных монархий): он начал вести асимметричную войну низкой интенсивности, в основном чужими (и неизвестно, чьими) руками, осторожно дергая за ниточки, в отличие от лезших напролом США.
После ряда угроз, поступивших весной 2019 года со стороны неустановленных группировок в адрес сотрудников американских нефтяных компаний в Ираке, 3 мая ситуация раскалилась добела, когда залп ракет, выпущенных из сектора Газа, обрушился на Израиль. Обстрел произвел «Исламский Джихад», палестинская исламистская группировка, наиболее близкая Тегерану. Несколько из этих ракет смогли пробить «Железный купол» (израильскую систему ПРО), что привело к жертвам среди мирного населения. Это вынудило Вашингтон направить в Персидский залив авианосец «Авраам Линкольн», как раз в тот момент, когда новые ракеты нанесли удар по саудовскому нефтепроводу. На этот раз они были выпущены с территории Йемена, находящейся под контролем хуситов, еще одного союзника Тегерана.
