В своем видеообращении, распространенном в конце апреля 2019 года, Абу Бакр аль-Багдади, тем не менее, выразил надежду на воскрешение джихадизма, приветствуя «падение деспотов в Алжире и Судане». Он напомнил, что «только джихад способен свергнуть тиранию идолопоклонников («тагут») и основать такое истинно исламское государство, какое временно воплощал в себе «халифат [ИГИЛ]».
Судан и Алжир действительно поначалу напоминали Египет Мубарака образца января 2011 года. В них также сохранялись режимы, которые возглавлялись засидевшимися во власти президентами, поощрявшими казнокрадство и взяточничество в своем окружении, пользовавшемся покровительством спецслужб. Силовики точно так же подавляли протесты молодежи и простонародья, к которым присоединились нищавший средний класс и военные, объединенные призывом «Уходя, уходи». В Каире военные оставляли свободным проход по переулкам, ведущим на площадь Тахрир, основные подъезды к которой перекрыла полиция, и мешали ей разгонять демонстрантов. Затем армия вооружила массы лозунгом «Армия и народ – пальцы одной руки» («эль-Гейш ва-ш-шааб ид вахид»). Египетская весна привела к падению режима Мубарака и приходу к власти Высшего совета Вооруженных сил. Совет позволил «Братьям-мусульманам» выиграть выборы, чтобы выставить их во всей красе, а затем прижать к ногтю и забрать себе всю полноту власти, что и произошло летом 2013 года.
В Алжире генштаб также добился ухода президента Абдельазиза Бутефлики после состоявшихся в марте – апреле 2019 года маршей протеста против «национального позора» в виде одряхлевшего, уже неспособного осуществлять свои полномочия главы государства, продолжавшего цепляться за власть. Верховное командование сделало все, чтобы оттеснить на обочину политической жизни не только многочисленных родственников президента, но и спецслужбы. Ряд руководителей силовых структур были арестованы, дабы немного выпустить пар из участников протестных акций. Они происходили еженедельно по завершении пятничной молитвы, как и во время «арабской весны» 2011 года. Летом, а затем осенью 2019 года главной целью этих непрекращающихся демонстраций было недопущение проведения назначенных на июль (затем перенесенных на декабрь) президентских выборов под контролем военных. Глава Генерального штаба вооруженных сил Алжира генерал Ахмед Гаид Салах поначалу поддерживал протестующих, видя в удовлетворении их требований легкий способ поднять свою популярность, сделав Бутефлику «крайним». Движение протеста тем временем продолжали контролировать неформальные группы, порожденные гражданским обществом. Несмотря на провокации, протестующих не удалось толкнуть к насильственным действиям и дать тем самым повод для репрессий. Впрочем, в недрах движения так и не зародилась организованная партия, которая была бы способна довести до логического конца процесс захвата власти и смены режима. В отличие от тунисского движения 2010–2011 годов, в Алжире не было светского среднего класса, опиравшегося на организации, способные строить демократические институты. В Тунисе в 2013–2014 годах эту функцию взял на себя после падения правительства Али Ларайеда Квартет национального диалога. В Алжире робкие ростки гражданского общества гибли на корню из-за неравномерного распределения нефтяных доходов и более высокой рождаемости в среде люмпенизированных слоев, которую искусственно стимулировало правительство, одержимое маниакальной идеей во всем «догнать и перегнать» соседний Марокко.
Ситуацию усугубляла наметившаяся долгосрочная тенденция к снижению цен на нефть, спровоцированная тем, что США стали крупнейшим в мире производителем сланцевой нефти. Эта тенденция поколебала конструкцию государства-рантье до самого основания (от Алжира до Венесуэлы, от Судана до стран Персидского залива). В отличие от арабских волнений 2011 года, в Алжире к осени 2019 еще не оформились организованные исламистские силы. Когда провожали в последний путь бывшего руководителя Исламского фронта спасения Аббаси Мадани, скончавшегося в катарском изгнании, на его похоронах в Алжире 27 апреля собралась лишь горстка последователей. В алжирцах старше сорока еще были живы воспоминания о 200 тысячах жертв лихих девяностых. Гораздо активнее простые алжирцы отреагировали на смерть бывшего председателя политического крыла египетских «Братьев-мусульман» Мухаммеда Мурси, скончавшегося во время судебного заседания в Каире 17 июня 2019 года. В следующую же пятницу в Алжире прошли массовые демонстрации под лозунгами, отождествлявшими маршала ас-Сиси с генералом Гаид Салахом. Количество протестующих, выражавших солидарность с «Братьями-мусульманами» жестом «Рабия» (поднятая вверх ладонь с четырьмя оттопыренными пальцами и согнутым большим, напоминающая о жестокой расправе военных над противниками путча ас-Сиси на каирской площади «Рабия», название которой означает «Четвертая». – Прим. пер.) значительно превосходило тех, кто оплакивал Мадани двумя месяцами ранее.
В Судане президент аль-Башир и руководство «Мухабарат» (службы общей разведки) также были смещены 11 апреля генеральным штабом, попытавшимся направить в выгодное ему русло народное недовольство режимом. Здесь наблюдатели также могли констатировать совпадение интересов молодежи, «обездоленных» и подвергшегося пауперизации образованного среднего класса. Но попытка демонстрантов занять центр Хартума, взяв за образец действия протестовавших в январе 2011 года на каирской площади Тахрир, закончилась плохо. Суданский «оккупай» послужил для силовых структур сигналом к жестокой расправе над участниками акции гражданского неповиновения, с молчаливого согласия соседнего Египта и его сторонников с Аравийского полуострова. Жертвами этой резни в Хартуме 3 июня 2019 года стали, только по официальным данным, более ста человек.
Ситуации такого рода способствуют активной борьбе за власть, стимулы для которой могут варьировать от мобилизации улицы до угрозы национальной безопасности. Они приводят либо к ожиданию гипотетической демократизации, либо к возвращению к авторитарному правлению, но уже в новом формате. Такое положение вещей создает исключительно благоприятные возможности для развития салафитских движений и, как следствие, для джихадизма. В обеих упомянутых странах режим заигрывал с салафизмом, видя в шариате средство поддержания порядка в растущих количественно слоях обездоленной молодежи. Перегруженные системы здравоохранения и образования и городские инфраструктуры не справлялись с безудержным ростом населения, для которого теневой сектор экономики становился основным, хотя и ненадежным, источником дохода. Идеологи салафизма выступали за разрыв с «нечестивым» образом жизни и внедрение исламистской морали, но в то же время воздерживались от призывов к борьбе с местными режимами, кооптировавшими их во властные структуры. Это «гражданское согласие» по-североафрикански проходило красной нитью через всю политическую стратегию Бутефлики после гражданской войны 1992–1997 годов. Что касается генерала аль-Башира, он пришел к власти при помощи местных «Братьев-мусульман» и их суданской ячейки, возглавлявшейся харизматичным Хасаном ат-Тураби. Аль-Башир впоследствии отмежевался от «Братьев», но уже раскинутые ими сети никуда не делись. В обоих случаях ослабление ранее сильной власти позволяло затаившимся на время исламистам считать себя свободными от присяги на верность режиму и переходить к активным действиям.
