— Потому, что если б ты сразу, как появился, вот об этом сказал, — она скользнула ногой к его бедру, — не пришлось бы терять столько времени на всякую болтовню о коммунизме.
Потом они лежали, обняв друг друга в тени дерева, и пот потихоньку испарялся на коже. На животе у Ливии Джеймс заметил алое пятно, но, приглядевшись, понял, что это всего лишь след от вишни, раздавленной ее животом в момент страсти. Джеймс склонился, стал слизывать, и в тот же миг Ливия шевельнулась.
— Что ты делаешь?
— Ничего, — ответил он, продолжая свое занятие.
— Ничего, а я чувствую!
— Что ты чувствуешь?
— Чувствую… что приятно…
— Тогда я продолжу.
Он слизал всю без остатка прилипшую к ее коже мякоть вишни. Оглянулся. Вокруг на земле было полно вишен, он собрал две большие пригоршни.
— Ну, — сказал он, — как бы нам это употребить?
Одиночный немецкий истребитель кружил над головой в необъятном синем небе. Джеймс глядел на него, сонно приоткрыв глаза. Тревоги у него это не вызвало: их не было видно за густой листвой. Через пару минут самолет взмахнул крыльями и медленно скрылся.
Через день или два, подумал Джеймс, нас обоих может убить.
Он взглянул на Ливию, уютно свернувшуюся у него под мышкой, одна ее рука бережно обхватила его мошонку. Лопатки, выступали из спины симметрично, точно крылья бабочки. Когда все кончится, подумал он, надо бы ее подкормить. И улыбнулся противоречивости обеих мыслей. Сколько бы человек ни думал о скорой смерти, что-то в сознании отказывалось воспринимать это, как вероятность.
Он вспомнил себя, когда впервые появился в Неаполе, еще до встречи с ней. С грустью подумал, каким, наверно, невыносимо самодовольным сухарем он был.
— О чем ты думаешь? — сонно спросила Ливия.
— О Неаполе. А ты о чем?
Она легонько сжала в пальцах его мошонку.
— Я подумала, не было бы вот этих яичек, не было бы и войны, но и не было бы никакой половой жизни. Я все гадала, правильно ли поступил Бог, сотворив их? И решила, в конечном счете, он поступил правильно.
— Твоя мысль гораздо глубже двух моих, — отозвался Джеймс пораженный. Откинулся на спину. — Это, как жить на Везувии, верно?
— В каком смысле?
— В том, что нас могут убить в любой момент, но мы не знаем, когда.
Она перевернулась, упершись в землю локтями, заглянула ему прямо в глаза.
— Верно. И как тебе такая жизнь?
— Мне кажется, — сказал он, — что такая жизнь стоит десятка разных других жизней. Если только, конечно, прожить ее вместе с тобой.
После минутного молчания она встрепенулась:
— Джеймс!
— Что?
— Когда кончится война, если ты позовешь меня замуж, я скажу «да».
Слегка подумав, он заметил:
— Не вижу логики. Почему бы не сказать «да» сейчас?
— Во-первых, ты не предложил.
— Ливия Пертини, согласна ли ты выйти за меня?
— Нет.
— Но ты ведь только что сказала…
— Я сказала, «когда кончится война». Сейчас говорить «да» — плохая примета.
— Почему это?
— Ну, во-первых, нужно, чтоб у меня в кармане лежал кусочек железа, потому что железо бережет от сглаза. Потом нужно, чтоб мы оба были с покрытой головой, чтоб злые духи не видели, как мы счастливы. И вообще во вторник нельзя думать о женитьбе.
— Последнее ты выдумала.
— Ничего я не выдумала.
— Но я не вижу никакой логики в том, что…
— Если ты, Джеймс, собираешься на мне жениться, — сказала Ливия сонно, — тебе нужно про логику вообще позабыть. Да и вообще, уславливаться о женитьбе перед боем с немцами, значит просто-напросто искушать судьбу.
По дороге в лагерь они встретили Слона, старательно чистившего единственный имевшийся у партизан пулемет. Он бросил на Джеймса вопросительный взгляд, и Джеймс показал ему большой палец.
Позже Джеймс подошел к Слону, чтобы помочь.
— Я гляжу, у тебя с Ливией все в порядке? — спросил Слон.
— Более чем. — Джеймс сиял. — Она собирается ждать до окончания войны, а я думаю, мы скоро поженимся.
— Вот это здорово, поздравляю! Надеюсь, вы будете счастливы. — Слон умолк, орудуя над своим пулеметом. Потом бросил: — Думаю, ты в курсе насчет моих осложнений с Эленой. Насчет давно не объявлявшегося муженька то есть.
— Да… что-то такое она мне, кажется, говорила, — сбивчиво пробормотал Джеймс.
— Теперь Рим освободили, думаю, мы сможем навести кое-какие справки.
— Наверное. Хотя… э-э-э…, все сразу не делается. Видимо, время слегка упущено.
— Понимаешь, — продолжал Слон, — если она выйдет за меня, то никак проституткой оставаться не может. Согласись, от шлюхи обычно совсем не того ждут, чтоб она каждый вечер возвращалась домой к любимому мужу и готовила ему ужин. — Он поймал взгляд Джеймса. — У меня с давних пор была блестящая идея. Просто, казалось, она из разряда тех вещей, о которых лучше не говорить.
— Я уверен, ты что-нибудь придумаешь.
— Надеюсь. Жаль, что эта чертова война вот-вот окончится, — грустно сказал Слон. — Ты, понятно, на это смотришь совсем иначе. Но для меня это лучшие дни моей жизни. — Он осмотрел пулемет, который теперь был снова целиком собран. — Этой штуковине предстоит уложить не одного фрица.
Мало-помалу просачивание немецких подразделений на север превратилось в бурный поток. Передвигаясь преимущественно по ночам, — союзные истребители по-прежнему беспокоили их в дневное время, — они ринулись через горы, как будто прорвало плотину, оглашая темноту рычанием грузовиков и гулкой солдатской поступью.
— Не время, — сказал Дино. — Ждем пехоту.
И партизаны, затаившись, следили за тянувшейся мимо бесконечной процессией в серой униформе, выжидали.
Через два дня разведчики доложили, что с юга движется колонна пехоты.
Партизаны ждали до сумерек. Внезапное рычание, раскатившееся в замершем воздухе, возвестило о приближении колонны. Чуть погодя ему ответил птичий клекот.
— Войска, — сказал Слон. — Войска и грузовики. Судя по шуму, много.
— Удачи всем! — сказал Дино. — Ждите моего приказа.
Поступь приближавшихся войск стала громче, немцы неспешно шагали по долине. Вскоре их уже можно было разглядеть. В сгущавшихся сумерках немцы, как поток серой лавы, тянулись вверх по склону к тому месту, где их поджидали партизаны.
Головные грузовики уже почти миновали позиции партизан, и тогда Дино сказал:
