Пролог
– Только у нее своеобразный метод обучения, – хихикнула Паола и замолчала.
– Действенный? – Натка заерзала на стуле. Она не любила ничего необычного и своеобразного.
– Верняк, – подбодрила Паола и выразительно посмотрела на часы. Видимо, подробно распространяться об основах сногсшибательного метода у нее не было времени.
– Ладно, – Натка со вздохом поднялась, пряча в сумочке листок с телефоном. – Пойду.
Паола молча кивнула и углубилась в чтение лежащих перед ней документов. Потом все же подняла голову и посоветовала еще раз уже уходящей Натке:
– Позвони.
– Хорошо.
Натка вышла из офиса подруги, шумно, но как-то уныло втянула в себя воздух синего неба и яркого солнца и упрямо подумала: «Я никогда не привыкну». За два квартала до дома она, как обычно, заглянула в булочную.
– Como estás?[1]– радушно улыбнулась ей из-за прилавка сеньора Бланкес.
Натка тоже улыбнулась, радуясь тому, что вежливость хозяйки не требует подробного ответа. Натка, если б и хотела поговорить, все равно не смогла бы. За несколько месяцев испанской жизни в ее активе появилось слов десять, не больше. Все, что она может себе позволить, – это кивнуть и застыть у витрины, рассматривая румяные, хрустящие чуррос, пышные, посыпанные пудрой и орешками магдаленас, маслянистые круассаны и шоколадные, манящие своим дивным ароматом, замечательно вредные кексы.
Натка приходила в эту кондитерскую каждый день: выбирала сразу два пирожных и запивала их горячим, очень крепким кофе. Она поправилась на три килограмма, потому что заедала стресс. Стресс оттого, что, кроме этой кондитерской, ей больше некуда было идти. Нет, днем, конечно, можно съездить за сыном в школу. Потом подбросить его на теннис, или плавание, или к приятному парнишке Пепе, который сразу превратился в закадычного друга Валерки. Натке бы это детское умение дружить самозабвенно и без оглядки.
Сына она возила первые две недели. А потом тот сказал, что «на велике удобнее, и ваще…». Натка хотела уточнить, что могло означать это «ваще», но передумала. Какая разница, главное – ребенок освоился. Ниночка тоже, что называется, вошла в струю. Через месяц после приезда отправилась посмотреть Барселону и «смотрит» до сих пор. Поступила в колледж дизайна (умница, конечно!), поселилась в общежитии и, приезжая на выходные с молодым человеком (волосы длинные, глаза пустые), просит называть ее Алехандрой.
– Что это вдруг? – возмутилась сначала Натка.
– Слово «Нина» похоже на «нинья», а это как английское беби. Я вам что, малышка какая-то?
– Выходит, в языке уже поднаторела, – сделала вывод Натка и не ошиблась.
Нина беспрерывно стрекотала со своим длинноволосым, шумно смеялась, подобно истинным аборигенам, и вставляла в быструю речь междометия так искусно, будто родилась в Испании.
– Классно, мамочка, – говорила она, – что засунула меня в школе на факультатив по испанскому языку.
Натка подливала «длинным волосам» гаспачо («Ну надо же! Почти такой же, как у его маман!») и думала о том, что лучше бы засунула на этот факультатив себя. Ниночка бы и без него справилась. А Натка пропадает, хиреет на глазах от безделья и тоски. Думает о том, что никому тут не нужна со своим арабским. А уж если совсем честно, то и без арабского она никому не нужна. Нет, хиреет она, конечно, психологически, а внешне, наоборот, растет как на дрожжах и даже в руки себя взять не пытается. Если так будет продолжаться и дальше, то Натка из стройной симпатичной женщины превратится в неуклюжую клушу.
Клушей Натка становиться не хотела, а потому, уничтожив круассан и парочку чуррос, вернулась домой и решительно положила перед собой листок с нацарапанным Паолой телефоном. Она набрала номер и, услышав на другом конце провода чистейшую русскую речь, испытала чувство, близкое к экстазу. Так, наверно, ощущает себя странник в пустыне при встрече с оазисом или утопающий, к которому наконец подоспела шлюпка.
Механический голос вежливо попросил ее представиться и сообщить цель звонка, пообещав оказать содействие, необходимую помощь и бла, бла, бла. С техникой Натка не дружила, но, выполнив рекомендации автоответчика, уже через пять минут с удивлением записывала на своем листочке дату и время назначенного роботом приема. Она прикрепила листок на холодильник и прошептала, едва сдерживая волнение:
– Послезавтра.
Через день Натка явилась по указанному автоответчиком адресу на десять минут раньше, замялась возле двери, пытаясь представить, что ожидает ее внутри. Воображение упорно рисовало сухонькую строгую старушку в очках и непременно с указкой, которой та станет бить ученицу по рукам за нерадивость. Картина получилась настолько реальной, что Натка невольно вздрогнула, когда тяжелая дверь распахнулась и из нее навстречу посетительнице выкатилась полная, ухоженная дама лет шестидесяти. Выкатилась в буквальном смысле слова, потому что ее ноги стояли без движения на подставке инвалидной коляски.
Натка ойкнула и прикусила язык, ругаясь про себя на Паолу: «Могла бы предупредить».
– Проходите. – Голос у дамы оказался низким, с приятной хрипотцой, и Натка подумала о том, что женщина, должно быть, красиво поет. «Как только заговорю, попрошу научить меня парочке народных песен. Если что, выйду к ратуше зарабатывать. Вряд ли испанцы расщедрятся на Высоцкого и Окуджаву. Так что придется выучить какое-нибудь местное «ай-не-не».
Под навязчивый аккомпанемент собственных мыслей Натка, не заметив того, очутилась за кухонным столом. Перед ней стояла чашечка горячего эспрессо и блюдо с хрустящими чуррос. Натка огляделась вокруг. До сих пор ей еще не удалось побывать ни на одной испанской кухне, кроме собственной. А свою, конечно, она таковой не считала. Эта – первая – могла, пожалуй, удовлетворить запрос любого, даже самого пристрастного ценителя местного колорита. Посреди длинной гранитной столешницы стояла подставка с надрезанным куском хамона, голубой фартук из мелкой мозаичной плитки был практически не виден за многочисленными полочками, уставленными жбанами, банками, баночками и практически мензурками с различными специями. На противоположной стене, достаточно низко для того, чтобы хозяйка могла самостоятельно дотянуться до них, висели разнокалиберные сковороды для паэльи. Женщина поймала Наткин взгляд и объяснила:
– Самая большая для гостей. Для них я делаю валенсийскую с курицей. Беспроигрышный вариант. Все едят, и всем вкусно. Средняя на двоих. Мы с мужем предпочитаем морскую. Только я, в отличие от местных поваров, не кладу лангустинов. – Она понизила голос до шепота, будто делилась с гостьей величайшим секретом: – По-моему, нет ничего ужасней, чем отделять их тушку от панциря.
